А молчали все. Молчала ФСБ. Молчали иранцы, пропав куда-то так же неожиданно, как и возникли.
Молчал и Банда, как будто провалившись вслед за Алиной в страшную черную дыру безвестности.
Это молчание медленно убивало Владимира Александровича.
Он не мог спать, не мог есть. Он не видел ничего и никого. И если бы не Настасья Тимофеевна, которая, видя состояние мужа, сумела взять себя в руки, он умер бы от горя. Но верная спутница жизни, подавив собственную, разрывающую ей сердце боль, теперь ухаживала за мужем, как за малым ребенком, стараясь при любой возможности быть рядом, чуть ли не насильно заставляя его то съедать бутерброд или яичницу, то принимать успокаивающее, то хоть изредка ложиться в постель.
Немного расслабляясь под воздействием лекарств, Владимир Александрович и сам иногда пытался уснуть, ворочаясь с боку на бок на кровати, но сон не шел, и он часами молча лежал, чтобы не нарушить чуткий, тревожный сон жены, невидящим взглядом уставившись в темноту.
Так было и в эту ночь, пока ночную тишину вдруг не взорвал резкий звонок телефона. Нетерпеливая, частая трель. Сомнений быть не могло — межгород.
Большаков вскочил и, не включая свет, бросился в коридор к телефону. Следом спешила мгновенно проснувшаяся жена.
Владимир Александрович схватил трубку и вдруг почувствовал, как разом подкосились ноги, отказываясь служить, и он медленно сполз по стенке на пол, прижимая трубку к уху.
— Алло… — голос предательски дрогнул и сорвался на хрип.
— Алло! Владимир Александрович?
Слышно было не очень хорошо, и Большаков никак не мог узнать этот знакомый молодой мужской голос и лишь недоуменно пожал плечами, взглянув на смотревшую на него с немой мольбой в глазах жену.
— Да.
— Не узнаете?
— Не-ет.
— Бондарович.
— Саша!.. Где ты? Что слышно? Где Алина? Что с ней? — Большаков заторопился, занервничал, боясь, что разговор вот-вот прервется, что он ничего не узнает и вновь потекут часы и дни томительного безысходного ожидания.
— Сашенька! — всхлипнула рядом Настасья Тимофеевна, и Большаков грозно махнул рукой на жену: подожди, помолчи, и так плохо слышно.
— Алло! Ты меня слышишь, Александр?
— Да-да! Сейчас…
— Папа! Папочка! — вдруг ворвался в трубку родной голос дочери. — Папочка, со мной все в порядке! Саша спас меня…
Владимир Александрович вдруг почувствовал, как что-то лопнуло у него внутри, в груди, будто натянутая до предела струна, и стало вдруг так легко, так радостно и счастливо, что он зарыдал. Зарыдал в полный голос, не стесняясь жены и дочери:
— Алинушка! Голубушка! Доченька моя! Где ты, моя милая? Мы с мамой совсем измучались…
— Папа, не плачь, что ты? Успокойся, пожалуйста!.. — скороговоркой кричала Алина, но он уже не слышал ее — трубку вырвала Настасья Тимофеевна, а он сидел на полу в коридоре, плача впервые за последние сорок лет.
— Доченька, это ты? — срывающимся от волнения голосом закричала в трубку мать.
— Да, мама. Все в порядке. Все позади.
— Где ты?
— В Джанкое, в Крыму. С Александром. Он спас меня. Все хорошо.
— Когда ты приедешь?
— Не знаю, мама…
— Как это? Доченька…
— Нам пока нельзя…
— Что ты говоришь?..
— За нами охотятся люди из ФСБ. Они хотели убить Сашу…
— Алинушка, о чем ты? — Настасья Тимофеевна не верила своим ушам. — За что?
— За то, что спас меня.
— Как это?! Да что ты… — мать ничего не могла понять и беспомощно протянула трубку мужу. — Володя, перестань! Послушай, она говорит что-то страшное. Я ничего не понимаю…
Большаков мгновенно собрался, схватил трубку:
— Алина!
— Да, папа.
— Что там у вас стряслось?
— Тут такие дела!.. Сейчас, папа, тебе Саша все расскажет, я даю ему трубку.
— Владимир Александрович?
— Ну, говори же! — в голосе Большакова снова появились твердость и уверенность.
— За нами гонятся люди из службы безопасности. Я лишний в их игре, понимаете? Я мог бы отправить к вам Алину, но считаю, что пока этого делать не стоит. Они могут взять ее и использовать в своих комбинациях. Мы пока исчезнем на время, Владимир Александрович.
— Так… Я кое о чем догадываюсь… Это все серьезно?
— Серьезней некуда.
— С Алиной все в порядке?
— Абсолютно.
— Как тебе удалось?..
— Не сейчас.