– Вот, – на дрожащей ладони Герман протянул коробочку с кольцом Марине, – это Сергей просил передать вам, это было его последней просьбой.
Марина такими же дрожащими пальцами приняла бесценный дар. Бесценный, потому что – последний.
А Герман быстро врал дальше, проглатывая слова и слоги:
– Он был такой, понимаете.., это не его дело было лезть туда, за это другие отвечали, Марина, другие.
Но он такой человек, за все чувствовал ответственность… У летчика, у испытателя, двое детей и больная жена… Сергей об этом знал и первым бросился к пылающей машине.., спас летчика. Представляете, Марина, спас! И этот человек будет жить, будет летать, а вот Сергея Владимировича нет. Множественные ожоги, врачи ничего не могли сделать. Он умер в сознании, я находился рядом с ним. Он носил подарок с собой всегда, никак не мог решиться отдать кольцо вам. И в тот злополучный день он носил его у самого сердца.
И тут Герман замолчал, испугавшись, что его сейчас могут спросить, почему бархатная коробочка словно только-только из магазина, почему на ней нет следов горения? Но взволнованной женщине, слушающей трогательную историю, завороженной сиянием камня, даже не могло прийти в голову задать такой кощунственный вопрос лучшему другу покойного.
Ведь сам покойный уже стал для нее святым.
– Он жаловался мне на свою работу. И в последний раз его прямо вырвали из моих объятий дурацким звонком. Он сказал, что у него срочная командировка, но добавил, что скоро вернется. А уж потом, через три дня, позвонили вы, – и женщина вновь зарыдала, ее лицо из красивого вмиг стало безобразным. Темные очки упали в траву.
Подняв очки, Герман принялся поправлять цветы и черную ленточку с серебряными буквами одного из скромных венков. На все это смотрел, широко улыбаясь с фаянсового медальона, Сергей Владимирович Серебров.
Но если женщина и Герман видели лишь фаянсового Сереброва, то настоящий, живой Серебров, такой же улыбчивый, добрый и радушный, уже битый час наблюдал за деревенским кладбищем из близкой березовой рощи, которую от погоста отделяло картофельное поле. Он стоял, прислонившись плечом к старой толстой березе, и прижимал к глазам тяжелый армейский бинокль. Он видел даже сверкание зеленого камня в бархатной коробочке, видел, как вспыхивает заходящее солнце в слезах на лице женщины, как некрасиво кривятся губы Марины Измайловой, скорбящей по нем – безвременно погибшем. Но когда он переводил бинокль на Германа, то не мог удержаться от смеха. Смех буквально душил его. Он видел несоответствие между мыслями и действиями друга, но в то же время восхищался талантливой игрой.
«Я-то его раскусить могу, а она, дура, нет, никогда не раскусит».
Серебров, как любой мастер своего дела, ценил чужую игру.
«Талант может быть или от большого ума, или от глупости, – думал Серебров, поглядывая в бинокль. – Лишь бы не пережал. Не суетись, Герман! Ну какого черта ты взялся за цветы? Они положены здесь навечно. Ты еще возьмись стебли пополам ломать, чтобы бомжи не украли. Подумай, откуда здесь могут взяться бомжи, на деревенском кладбище?»
Серебров угадал. Герман уже взялся было за один цветок, уже готовился переломить толстый стебель, но Измайлова остановила его:
– Не надо. Я долго выбирала его, Сергею всегда нравились пунцовые розы. Он дарил мне только их… – и тут же Измайлова прижала ладонь к губам, понимая, что не имеет права откровенничать с Германом.
Платочек развернулся, и женщина принялась промокать им лицо. Она уже пришла в себя, делала это бережно – так, словно снимала косметическую маску.
– Я понимаю, что он занимался чем-то секретным и не имел права мне рассказывать об этом.
Но вы-то теперь можете мне сказать, кем он был на самом деле?
Герман огляделся по сторонам, словно кто-то мог их подслушать, затем важно выпятил грудь и отрицательно качнул головой:
– Нет, я не могу этого сказать.
– Почему?
– Он бы мне не простил.
И когда женщина понурила голову, Герман смилостивился над ней:
– Единственное, что я вам могу сказать, так это то, что он был далеко не последним человеком в России, и замену ему найти будет невозможно.
– Я буду молиться за него, ставить в церкви свечи.
Глава 3
Бывший советник президента Геннадий Павлович редко когда ошибался. Ему доставляли информацию трижды проверенную, точную, хоть клади на чашку аптечных весов. Ясное дело, что не всю, а только ту, которую удавалось раздобыть. А заговорщики между тем умели хранить секреты. И если он посчитал, что трое не последних в этом государстве людей – военный, бизнесмен и бывший депутат – затеяли собственную игру, не посоветовавшись с администрацией президента, значит, так оно и случилось.