Дубов покрутил ручку, подняв оконное стекло, по частям, словно снимая через голову тесную одежонку, выбрался из машины, запер дверцу и, как обычно, поспешно отошел в сторонку, старательно делая вид, что не имеет к этому ведру с болтами ни малейшего отношения. Он стеснялся ездить на "Оке", которая к тому же ему не принадлежала, но пока что она была единственным доступным ему средством передвижения.
Алексею Дубову было двадцать семь лет. Он имел красивые русые волосы, лицо, не обезображенное печатью избыточного интеллекта, и неплохую, несмотря на появившийся в последнее время животик, фигуру. На кожаном ремне, продетом в петли потертых синих джинсов, висели, как подсумки с патронами, чехлы с предметами, без которых Дубов не мог (или делал вид, что не может) обойтись: чехол с мобильником, чехол с цифровым диктофоном, чехол с фотоаппаратом, а также маленький кожаный чехольчик, в котором лежала зажигалка китайского производства, по виду ничем не отличавшаяся от легендарной американской "зиппо". Потрепанный, изогнутый по форме ягодицы блокнот в твердой обложке выглядывал из заднего кармана джинсов; две шариковые ручки, яркие, как елочные игрушки, высовывались из нагрудного кармана безупречно отутюженной мамиными руками светло-серой рубашки. На шее у Дубова, невзирая на жару, красовался строгий, без рисунка, галстук, на два тона светлее рубашки, а на носу сидели солнцезащитные очки в тонкой стальной оправе. Журналист, таким образом, был во всеоружии; потертые, но чистенькие джинсы намекали на демократичность (ребята, я свой в доску!), а галстук напоминал, что перед вами не праздношатающийся зевака, а представитель прессы – человек серьезный, солидный, находящийся при исполнении и без пяти минут официальное лицо. И даже обыкновенные солнцезащитные очки без диоптрий, благодаря своей форме и в особенности тонкой стальной оправе, придавали его простоватой располагающей физиономии недостающую интеллигентность.
Покосившись через плечо на машину, словно опасался, что "Ока" может, как собачонка, увязаться за ним следом и подпортить ему имидж, Алексей Дубов поправил узел галстука и двинулся вверх по дороге к распахнутым настежь воротам. Это был не первый визит журналиста к археологам. По правде сказать, он вертелся около экспедиции с самого начала раскопок, рассчитывая первым сообщить миру о какой-нибудь сенсационной находке. Поначалу грозный профессор Осмоловский, в своих старых солдатских штанах и грязной тельняшке, с повязанной несвежей тряпицей бритой головой и с бородой веником, похожий не столько на профессора, сколько на умирающего от истощения флибустьера-неудачника, гнал Дубова с раскопа чуть ли не взашей, а потом привык, притерпелся и перестал орать, поняв, по всей видимости, что отделаться от назойливого журналиста не удастся. Это он правильно понял. Если бы профессионального репортера, каковым Дубов себя полагал, можно было напугать интеллигентной профессорской бранью, журналистика как таковая давно прекратила бы свое существование.
Правда, крикливый доктор наук оказался хитрее, чем можно было предположить. Помнится, перед тем, как окончательно капитулировать и перестать воспринимать Дубова как подозрительного и нежелательного зеваку, которого надо гнать в три шеи и не подпускать к раскопу на пушечный выстрел, он сказал: "Право, батенька, не понимаю, на что вы рассчитываете. Вам же первому это надоест, потому что ничего интересного вы тут не увидите в течение, по крайней мере, двух недель. А может быть, и месяца". И это оказалась истинная правда: Дубову очень быстро наскучило изо дня в день наблюдать, как полуголые люди на солнцепеке ковыряют лопатами неподатливый, за века слежавшийся до каменной твердости грунт или, собравшись в кучу, благоговейно разглядывают какой-нибудь глиняный черепок либо обглоданную собаками кость, и очень хотелось махнуть на археологов рукой и перестать ходить на раскоп, как на работу.
Однако Алексей Дубов был не только настойчив, но и терпелив, и потому в день, когда землекопы наткнулись на остатки старого фундамента, он, как обычно, слонялся вблизи раскопа, ловко увертываясь от летевшей с лопат земли. И именно Алексей Дубов не только осветил находку археологов в местной прессе, но и заманил сюда съемочную группу Центрального телевидения. Московские телевизионщики, конечно, остались недовольны снятым сюжетом (фундамент какой-то там церкви, пусть себе даже и тринадцатого века, – это, прямо скажем, не Троя и не набитый золотом скифский курган), однако в эфир его пустили и честно выплатили Дубову причитающуюся ему сумму.