Да, наверное, трепет.
«Тебя невозможно остановить», говорил он мне, а я в ответ улыбалась.
Но вот я оборачиваюсь а за спиной никого. Только чернота.
Облака сгущаются, заволакивая образ произносящего эти слова будущего мужа.
Я бреду по тропе воспоминаний одна, в ортопедических ботинках, в растянутой кофте, в карманах которой гремят пузырьки с таблетками. Кругом все темнее. Солнце уже зашло. Исчезли странные яркие цветы. Ничего больше нет. Куда хватает глаз только тьма и звезды.
Вы вернулись, произносит голос.
Мужской голос. Мягкий. Негромкий. Почти шепот.
Я открываю глаза. Их трое. Трое мужчин возле барной стойки. Один сидит справа от меня, а еще двое слева. Первый очень высокий, второй толстый, а третий ничем особенно не выделяется. Все они одеты в темные костюмы. И держат в руках стаканы с напитками. И как это я раньше их не заметила?
Непримечательный смотрит на меня так, словно я мираж, появления которого он ждал весь вечер. Должно быть, это он ко мне обратился. Серое лицо. Красные глаза завзятого алкоголика. В руке низкий стакан, в котором плещется какая-то золотистая жидкость.
Простите? переспрашиваю я.
А он грустно улыбается. Толстяк рядом с ним склонился над стаканом со скотчем и закрыл лицо руками, будто не в силах смотреть на окружающий мир. У него длинные вьющиеся седые а местами желтоватые волосы. Лица сквозь короткие пальцы не разобрать, но я замечаю оспины, расширенные сосуды, красные пятна и все это отчего-то выглядит очень знакомо. Он похож на какого-то политика, которого я видела в новостях. Но нет, не может такого быть. Что бы такому человеку делать в понедельник вечером в захудалом баре?
Справа ерзает третий. Высокий. Стройный. Даже краем глаза я замечаю, какой он красивый. Я не столько вижу его, сколько чувствую рядом его присутствие, и волоски у меня на загривке встают дыбом. Что-то подсказывает, что не стоит смотреть ему прямо в глаза.
Непримечательный по-прежнему улыбается, словно мы с ним вовсе не угодили в какой-то трагический сон.
Где вы были? спрашивает он.
Где я была? повторяю я.
Он окидывает меня взглядом. Я сижу, склонившись над стаканом и вцепившись руками в стойку так крепко, словно это перила корабля.
Мне показалось, вы ушли далеко-далеко. В своих мыслях, конечно.
Я поднимаю на него глаза. «Ни хрена ты не знаешь о моих мыслях!» И все же отчего-то медленно киваю и произношу:
Да, все верно.
Зачем я ему это говорю? Этот незнакомец с глазами пьянчуги таращится на меня так, словно прямо сквозь кожу видит мою душу.
Не лучшее вышло путешествие, как я понимаю? спрашивает он.
А я не знаю, что ответить.
И, не успев ничего придумать, выпаливаю:
Да.
Очень жаль. Он корчит печальную гримасу. Вроде как сочувствует.
«Да кто ты такой, черт тебя возьми?» так и подмывает меня спросить. Но вдруг к глазам подступают слезы. Какая глупость. Мой собеседник мгновенно превращается в улыбающееся, облаченное в костюм размытое пятно.
Позвольте угадаю. Когда-то это у меня неплохо получалось. Он смотрит на меня, склонив голову набок.
Так и буровит своими слезящимися глазами. Надо бы просто встать и уйти. Сказать этому мужику, чтобы не лез не в свои дела. Но его взгляд как будто пригвоздил меня к месту. Я отпиваю из бокала. А его красные глаза тем временем вонзаются в меня. Впиваются в мое скрюченное тело. Я крепче вцепляюсь в стакан. Лицо пылает, перед глазами все плывет от слез и принятых таблеток.
L4L5, наконец, произносит он. Это справа. И L2L3 слева.
Я снова ударяюсь в слезы.
Преднизолон, мягко, словно это слово должно меня успокоить, добавляет он. Потом инъекции стероидов, верно ведь? А врачей-то сколько! Не сосчитаешь И у каждого свое мнение по поводу вашей МРТ. И каждый качает своей докторской головой и строит из себя бога. Один говорит: «Давайте ее взрежем». Другой: «Зачем? Ей нечего вырезать». Что дальше? Терапевты со своими пилюлями. Реабилитологи со своими упражнениями. Одни говорят делайте растяжку. Другие ни в коем случае, и думать о ней забудьте. Одни твердят наклоняйтесь вперед. Другие нет, назад. Одни повторяют просто побольше отдыхайте, всем нам иногда нужен отдых. А другие главное двигайтесь, не останавливайтесь, движение это жизнь. Одни прописывают тепло, другие холод. Третьи то и другое. А четвертые все что угодно, от чего вам становится легче. Но ведь вам ни от чего легче не становится, верно?
Я трясу головой. Ни от чего, абсолютно ни от чего.
Попадаются и такие, которые советуют позволить боли вас направлять, улыбается он. Тот еще наставник, верно ведь?
Я киваю.
Дальше? Дайте-ка угадаю. Вы испробовали все методы альтернативной медицины. Акупунктура. Биологическая обратная связь. В вашем сердце снова и снова вспыхивала надежда. А помните того японского рефлексотерапевта, который забыл в вас иглу? Вы так и вышли от него с иголкой между глаз и даже не заметили. А массаж? Полагаю, от него вам стало только хуже?
Он же хотел как лучше, шепчу я.
О, они все хотят как лучше, мисс Фитч. И вам нравится, что к ним можно обратиться. Поговорить. Что каждое воскресенье к вам прикасаются чьи-то добрые руки. У вас ведь почти совсем не осталось друзей.
Он что, только что назвал меня мисс Фитч?
Сэр, мы знакомы?
Он грустно улыбается.
Вы ужасно подавлены.
Подавлены, подавлены, эхом повторяет мужчина, сидящий справа.
А Толстяк подвывает, уткнувшись в ладони.
Внутри у вас все умерло.
Умерло, умерло
Вы растеряны, вас унесло в бензодиазепиновое море.
Вы плещетесь в его черных волнах.
Откуда вы все это знаете? спрашиваю я. Вы У вас тоже проблемы со здоровьем? Мы с вами в одной лодке?
В одной лодке, повторяет Толстяк.
А третий мужчина принимается хихикать.
Толстяк уже истерически хохочет, все так же прикрывая лицо руками и мелко трясясь всем своим необъятным телом.
Но Непримечательный по-прежнему смотрит на меня с убийственной серьезностью.
Я ваш товарищ по несчастью, мисс Фитч. Я такой же, как вы.
Он достает из внутреннего кармана платок. Темно-красный платок. На вид шелковый. Я думала, матерчатыми платками уже никто не пользуется.
Возьмите, говорит он и протягивает его мне.
Я качаю головой, но он не отстает. Все машет алым лоскутом у меня перед носом. «Сдавайся, сдавайся». В конце концов, я все же беру у него платок и аккуратно промакиваю им уголки глаз. Шелк на ощупь холодный и почему-то влажный.
Спасибо, говорю я. И смотрю на сидящего рядом Толстяка. Тот уже повалился на барную стойку. Уткнулся своим красным пятнистым лицом в сгиб локтя, но стакан из руки так и не выпустил. С ним все в порядке?
С ним? О да, все чудесно. Он в расцвете сил.
Третий мужчина усмехается и небрежно облокачивается спиной о барную стойку. Лица его мне по-прежнему не видно.
Непримечательный салютует мне стаканом. В нем плещется что-то золотистое. И очень красивое.
Золотое снадобье, говорит он.
И бармен наливает мне в стакан такой же золотистый напиток.
Непримечательный смотрит на меня так пристально, что это просто невыносимо. Скользит по моему лицу мрачным взглядом, а сам весело улыбается, будто я какой-то забавный сон. Потом салютует мне бокалом и бормочет какую-то ерунду. Мне даже кажется, что он произносит слова задом наперед.
Не сводя друг с друга глаз, мы осушаем бокалы. Толстяк все так же лежит на стойке, а высокий, как я подмечаю, покосившись на него, слегка светится.
«До дна, до дна. До последней капли! Нырни в золотой огонь. Утони в пламени. А теперь отправляйся, насвистывая, гулять по золотому пляжу».
Лучше? спрашивает Непримечательный.
Да, отвечаю я.
И это правда. Музыкальный автомат теперь играет «Голубые небеса»[4]. И мне кажется, что внутри у меня тоже распахнулось голубое небо. Незамутненная лазурь. Костей я не чувствую. И кровь моя вдруг стала легка, как воздух. Кажется, я сейчас снова расплачусь, но нет, на моих губах играет улыбка.