Вы действительно очень хотите выбраться из этого ужасного места, вернуться домой в свою мирную страну, сбежав от этих ужасных сцен войны?
Да, очень, я готов заплатить практически любую цену, лишь бы не совершать неправильных поступков, чтобы выбраться из этого места. Что мне до этого? Я не француз, это не моя страна. У меня нет никакого интереса в этом конфликте, а если бы и был, я все равно ненавижу войну, я всегда ее ненавидел, а сейчас больше, чем когда-либо. Она может развивать мужественные качества, но все же это зло.
Вы действительно хотите уехать из Парижа? спросил он.
Зачем переспрашивать? Разве не ясно, что я просто должен хотеть вернуться домой? От этого может зависеть все мое будущее. Если я пропущу еще один семестр, мои шансы получить образование исчезнут. Ради Бога, скажите мне (я начинал волноваться), как я могу выбраться отсюда?
Я не могу этого сказать, но я могу вытащить вас.
Как?
Я не должен говорить, как. Но к завтрашнему утру, если вы того пожелаете, вы можете быть на пути в Англию. Только обещайте мне никогда не спрашивать, как я вас освободил.
Обещаю. Я даю вам слово, даю вам слово чести христианина и английского джентльмена, я никогда не буду спрашивать вас, если только вы подтвердите, что я освободился не в результате какого-то неправильного или бесчестного поступка.
Я могу заверить вас в этом. В моем способе освободить вас и себя нет никакого вреда. Я могу поехать с вами в Англию, если вы не против моего общества.
Мой друг, мой освободитель, как я смогу показать, как я вам благодарен? Возможно, если вы поедете со мной в Англию, я смогу попытаться продемонстрировать вам хоть десятую часть моей благодарности. Но как мы сможем выбраться?
Тише! Вы обещали.
Простите меня, это было такое естественное восклицание. Когда вы приедете, чтобы забрать меня?
В восемь. Будьте готовы, но я могу забрать только вас, а не ваше имущество, его нужно оставить. Адью!
Не могу выразить, как я был рад перспективе освобождения. Условие казалось любопытным, но я был слишком рад надежде на спасение, чтобы беспокоиться об этом.
****
Я собрал свои вещи, запер чемодан и попросил хозяина позаботиться о нем, когда я оплачу счет, и отдать мне его, когда осада закончится.
Но, месье, вы не сможете пройти через прусские линии. Они никого не пропустят, уверяю вас, даже англичанина. Вас расстреляют, месье.
Я не могу сказать вам, как я смогу выбраться, но один друг говорит, что он справится с этим, и, поскольку он очень умный человек, я не могу ему не поверить.
Возможно, это можно сделать на воздушном шаре, но в течение трех дней ни один шар не полетит.
Ну, я должен идти. Позаботьтесь, пожалуйста, о моем чемодане, и я надеюсь, что вы будете спасены в этой ужасной осаде.
Ах, месье, это действительно ужасно, сказал мой хозяин.
Я ушел, попрощавшись, с легким кошельком, которого едва хватило на дорогу в Англию.
Я поспешил на улицу Субиз, к дому 17, на Монмартре, где, как я знал, живет Позела. Поговорив с консьержем, я направился на четвертый этаж, где постучал в скромную на вид дверь как раз в тот момент, когда часы пробили восемь.
Войдите, произнес мягкий, приятный голос Позелы.
Я открыл дверь и вошел. Это была тихая, непритязательная маленькая комната, но с прекрасным видом на город, большинство огней которого было хорошо видно из окна. Мебели почти не было, а та, что была, казалась бедной. Это было похоже на комнату простого гувернера. Перед открытым окном стоял диван.
Вы уверены, что хотите покинуть Париж?
Я совершенно уверен, поверьте мне. Мои деньги почти закончились, и мое терпение тоже. Моя жизнь скоро может оказаться в опасности. Уверяю вас, я буду глубоко обязан вам, если вы освободите меня.
Тогда спите!
Сказав это, он провел надо мной своей рукой. Я почувствовал, что мои чувства притупились, меня охватила сонливость, я опустился на диван и вскоре погрузился в глубокий сон.
****
Сколько я проспал, не знаю, думаю, часа три или четыре. Когда я проснулся, то сразу увидел, что нахожусь в совершенно незнакомом месте. Это было большое поле возле шоссейной дороги, рядом с которым находился лес. Не было видно ни одного человека. Все было тихо и спокойно, а воздух свеж и прохладен. Это была страна покоя. Я встал и посмотрел вокруг себя, но света было недостаточно, чтобы разглядеть что-либо, кроме неясных очертаний деревьев и серовато-белого покрытия шоссе. Я повернулся. Вдалеке за моей спиной была дымка, похожая на огни далекого города. Я приостановился и прислушался. Да! Далеко-далеко раздавался глухой грохот далекой канонады. Я был вне Парижа.
Мысль о моем внезапном освобождении совершенно ошеломила меня. Я упал на колени и возблагодарил Бога за свое освобождение, которое было настолько внезапным и необъяснимым, что казалось почти сверхъестественным. Как я мог пройти эту линию "крови и железа"? Какие средства могли быть использованы. Во всяком случае, Позела сдержал свое слово. Я наконец-то покинул Париж и оказался в недосягаемости прусских войск, и между мной и Англией не оставалось ничего, кроме нескольких часов пути на поезде и пароходе.
Когда я шел по шоссе, все еще не понимая, где я нахожусь и куда мне следует направить свои шаги, я вдруг заметил человека, сидящего на одном из белых камней, обозначавших границу дороги. Он был сгорблен, но даже в темноте мне показалось, что я узнал Позелу.
Это ты, Позела? сказал я.
Да.
Что ж, я очень благодарен тебе за то, что ты успешно выполнил свое обещание. Но где мы находимся? Мы уехали из Парижа, это ясно, но где мы находимся?
В Понтуазе. Разве вы не видите огни города? А вот и грохот пушек!
В Понтуазе? Дай-ка припомнить, это станция на линии, ведущей в Амьен. Давайте пересядем на железную дорогу и первым же поездом отправимся в Англию.
Позела согласился, и мы пошли вниз по холму. Через четверть часа мы вошли в город и прошли по его тихим улицам, совершенно пустынным, если не считать прусских часовых, чьи каски блестели в свете газовых фонарей. Сейчас я видел их впервые. Было очевидно, что мы находимся вне пределов Парижа.
Железнодорожная станция была освещена и наполовину заполнена людьми, ожидавшими раннего поезда. Прусский часовой ходил взад и вперед, а в зале ожидания отдыхал капрал. Наконец подошел поезд, и я не могу описать свои чувства, когда я, наконец, оказался на пути в Англию.
Мой странный попутчик был довольно печален. Он снова и снова говорил о тех страданиях, которые он видел, вызванных этой ужасной войной, о глупости народов, не отменивших такой способ разрешения споров, о его расточительности и греховности. Я выслушал его и принял его аргументы, которые были красноречиво изложены. Затем он сменил тему и задал мне множество вопросов, на многие из которых я не смог ответить. Я рассказывал об Англии, о ее истории, правительстве, населении, природе, климате и т.д. Пока мы разговаривали, он достал блокнот и, казалось, записывал то, что я говорил. Боюсь, я был достаточно груб, чтобы однажды заглянуть ему через плечо, но, хотя я достаточно хорошо владею стенографией и изучил не только фонографическую, но и другие системы, я не смог определить, что именно он записывал.
В конце концов мы прибыли в Дьепп, который, как я обнаружил, находился во владении пруссаков. Через несколько часов я снова ступил на британскую землю.
Как я рад, сказал я, и как благодарен вам за то, что вы привезли меня домой, в старую добрую Англию!
Человек любит свою страну. Полагаю, я должен любить свою, даже если бы она была менее милой.
Но что такое ваша страна?
Он молчал и, казалось, не слышал моего вопроса.
Глава
IV
. Лондон
Через пару часов мы были на Лондонском мосту. Было уже утро холодное ветреное утро, но не такое туманное, как обычно. У нас не было багажа, и мой кошелек был почти пуст; у Позела, казалось, с собой ничего не было вообще, потому что я заплатил за его проезд и за свой собственный, а он, казалось, совершенно игнорировал этот факт, эксцентричность, которая в другое время мне бы не очень понравилась, но которая, в условиях моего огромного долга перед ним, не могла мне не нравиться, поэтому я предложил пройтись пешком до моего дома в Кенсингтоне. Когда мы переходили мост, он, казалось, был поражен тем, что увидел толпами людей и судоходством. Он перегнулся через парапет, глядя на Темзу.