Тебе грозит обезвоживание. Она потрясла меня за плечи и заставила сесть, а я совсем не сопротивлялась. Если продолжишь в том же духе, мне придется отвезти тебя в больницу.
Я не слушала. И не шевелилась. Я закрыла глаза, и все вокруг перестало существовать.
Проснувшись, я поняла, что нахожусь в детском отделении больницы. Мама сидела на стуле возле моей кровати, задумчиво грызя ногти и глядя вдаль. На коленях у нее лежала потрепанная книжка в мягкой обложке. С другой стороны ко мне подошла медсестра и подергала воткнутую в мою руку иглу.
Нормально, пробормотала она, отбрасывая упавшие мне на глаза волосы таким жестом, как будто знала меня всю жизнь. Теперь все будет хорошо.
Мама положила книжку на подоконник и склонилась надо мной. Медсестра отошла в угол, чтобы наполнить водой из крана бумажный стаканчик. Мама взяла меня за руку, но ничего не сказала. Она никогда не утешала меня небылицами.
Зачем ты привезла меня сюда? спросила я.
Мне казалось странным, что она продолжает заботиться обо мне после всего случившегося.
Так было нужно. Я же твоя мать, ответила она.
Потому что ты любишь меня?
Она помедлила, но пауза была такой краткой, что никто кроме меня не заметил бы.
Конечно.
С этими словами она отпустила мою руку, и в это же мгновение подошла медсестра со стаканчиком воды.
Наверное, в горле у тебя совсем пересохло, сказала она.
Позже в дверях появилась женщина, не похожая на медсестру, и сказала, что хочет поговорить с моей мамой. Они прошли в комнату дальше по коридору и долго не возвращались.
Потом в палату вошла медсестра с новым пакетом для капельницы.
Привет! Я вижу, щеки у тебя зарумянились! Ну, раз уж ты проснулась по-настоящему, надо тебя накормить как следует. Не хочешь гамбургер на ужин? А на десерт желе или мороженое?
Она нажала ногой на мусорное ведро и выбросила старый пакет для капельницы.
Или желе и мороженое?
Она заговорщицки улыбнулась, как будто делилась со мной секретом.
Завтра, когда ты начнешь есть как следует, мы прекратим капельницы. Повезло тебе, Марен.
Мне казалось, что о везении речи не шло. Какая-то незнакомая женщина называла меня по имени в месте со странными запахами, где со всех сторон доносились резкие голоса и механические щелчки и писк аппаратов. Услышав в очередной раз свое имя, я поморщилась.
Я хочу увидеть маму. Что это за женщина, с которой она ушла?
Социальный работник. Она хочет поговорить с твоей мамой и убедиться в том, что ты выздоравливаешь.
Сплошное вранье. Я уставилась на медсестру и не отрывала от нее глаз, пока она не смутилась и не вышла из палаты.
Где-то через час вернулась мама. Выглядела она очень усталой.
Что ей нужно? спросила я.
Она думала, что я тебя не кормлю.
И что ты ей сказала?
Правду ну, в основном. Сказала, что ты расстроена, потому что пропал твой знакомый по лагерю, который она вздохнула. Мне пришлось сообщить ей кое-какие подробности, иначе она мне не поверила бы.
Мама почти прижала друг к другу указательный и большой пальцы.
Ты вот настолько была близка к опеке.
Я с удивлением посмотрела на нее. Как будто ей самой не хотелось отдать меня на чье-то попечение.
Прошу тебя, ешь и пей все, что тебе приносят, чтобы как можно быстрее выбраться отсюда, ладно?
На следующее утро, еще до разговора с мамой, ко мне подошла социальный работник с блокнотом в руках. Она пожала мне руку, представилась Донна и задала несколько вопросов о том, как мы живем с мамой. Я говорила, что мама заботится обо мне, что я ем, сколько захочу, а Донна внимательно наблюдала за тем, как я отковыриваю пластиковой вилкой яичницу. Наконец она заткнулась и оставила меня в покое. О летнем лагере она не сказала ни слова.
На следующий день меня выписали. Мама, обняв меня за плечи, проводила до машины и усадила на заднее сиденье рядом с достающей до потолка кучей коробок и пакетов. На переднем сиденье тоже лежали пакеты, как и, наверное, в багажнике. Пока я доедала желе в пластиковом стаканчике, мама старалась вместить в машину как можно больше вещей из нашей прошлой жизни.
2
На следующее утро после отъезда мамы я спустилась на кухню и бросила на пол тарелку просто чтобы посмотреть, как это бывает. Перешагнув через осколки, я взяла толстый конверт; оказалось, что там не только деньги. Там лежало еще мое свидетельство о рождении. Синее и помятое. Я долго расправляла его. Я знала, что это очень важный документ, даже для такого чудовища, как я.
Насколько я помню, о своем отце я спрашивала только один раз.
Он уехал, ответила мама.
А как его звали?
Разве это так важно?
Я просто хочу знать.
У него не было имени.
У каждого человека есть имя!
Она не ответила, а я не стала настаивать. Несколько недель спустя я услышала, как девочки из нашего класса шепотом сплетничают о другой девочке по имени Тина, у матери которой было столько ухажеров, что она не знала, кто из них ее настоящий отец. Я не знала, откуда они узнали про это, но они показывали на нее пальцем так убедительно, будто это не подлежало сомнению.
Какое-то время мне казалось, будто мы с Тиной похожи, но моя мама не походила на других матерей-одиночек. Она продолжала носить кольцо на левой руке, у нее никогда не было ухажеров, и у нас была одна и та же фамилия. Значит, мои родители были официально женаты. Может, они даже жили вместе, когда мама вернулась домой и увидела кости Пенни Уилсон на ковре, и именно тогда-то он и бросил нас. А догадаться, почему она ни с кем не встречалась с тех пор, и вовсе было легко. Достаточно посмотреть на меня тот еще «прицеп».
Я открыла смятое свидетельство о рождении и расправила его. «Больница общей практики Френдшип, штат Висконсин». Мое имя, мой день рождения девочка, двадцать с половиной дюймов, семь футов и двенадцать с половиной унций, в графе «Мать» имя и девичья фамилия моей матери Джанелл Шилдс (место рождения: Эдгартаун, Пенсильвания), а в графе «Отец» имя, которого я никогда раньше не слышала: Фрэнсис Йирли. Значит, у меня есть отец! Настоящий отец! Разумеется, я понимала, что у меня есть отец, но одно дело догадываться, а другое видеть своими глазами напечатанное поверх пунктирной линии имя.
И еще одно название, осевшее в моей памяти, как песок на речном дне: Сэндхорн, Миннесота. Именно туда, по мнению матери, я должна была отправиться, потратив оставленные мне деньги. Сесть в автобус, найти отца и забыть о ней.
Допустим, я найду отца, и что потом? Меня продолжали беспокоить смутные сомнения. Нет, так дело не пойдет. Мне нужно поговорить с мамой. Обязательно.
Из мусорного ведра я достала открытку с адресом бабушки и дедушки и вставила ее в обложку своей записной книжки. В последний раз они видели меня еще до того случая с Пенни Уилсон, и я понимала, что спрашивать о них маму бесполезно, но ведь именно туда она и уехала. Значит, и мне нужно туда ехать. Я не знала, что ей скажу; я знала только, что на поездку туда у меня не уйдет более сотни долларов.
Доев то, что нашлось в холодильнике, я приняла душ и собрала вещи. Всякий раз, как мы переезжали, я упаковывала свои пожитки в армейский рюкзак с надписью большими буквами «ШИЛДС» и «АРМИЯ США». Это был рюкзак моего деда, но я не должна была этого знать. На этот раз в нем должно было уместиться все необходимое.
Я понимала, что придется выбрать лишь самые интересные книги, иначе они с каждым днем будут становиться все тяжелее. Я уложила в рюкзак подарок на день рождения, двухтомник «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье», и некоторые другие их книги вместе со светящимся в темноте компасом и очками в черепаховой оправе.
Ключ от квартиры я оставила на столе. Вышла на улицу и села в автобус. Водитель попытался улыбнуться мне, но выглядел так, как будто мучился от боли. И не брился по меньшей мере неделю.