А что, мальчик, и убитые есть в вашей деревне? грустно спросил лейтенант.
Есть. Недавно соседке, тетке Марье, похоронку принесли. Уж как она плакала. А мама ее утешала. А ее сыну, Андрею, я свой ножик перочинный подарил, чтобы он за папку не так сильно переживал. Да только ножик не особо помог. Он тоже с мамкой плакал.
Солдаты опустили головы. Каждый задумался о своем. Молчание длилось несколько минут. Наконец сам мальчик спросил:
Товарищ командир, а вы и правда едете фашистов бить?
Правда, мальчик. Уже скоро встретимся с ними.
Тогда берите. Для таких не жалко. Берите, только ведро верните.
Мальчик напрягся, поднимая ведро к вагону.
Не надо. Зачем? Да и без бинтов мы, сам видишь, попытался пошутить Лещенко, но в горле у него запершило, и он, сглотнув конец фразы, кашлянул.
Берите, я вам верю. А мамке скажу, что раненым отдал. Берите же, тяжело держать.
Никто не протянул руку к ведру.
Оставь, мальчик. Подожди, наверняка эшелон с ранеными придет, Краснов также как и Лещенко говорил с трудом. Горло сдавили спазмы. Как у него можно что-то взять?
Товарищ командир, берите. Некогда мне тут торчать. Надо домой возвращаться, мамке помогать. Берите уже, некогда мне.
Подожди, мальчик. Сенцов, где мой мешок, опять переложил куда-то? строго спросил сержант, уйдя вглубь вагона.
Не перекладывал я. Разве чуть-чуть подвинул только, начал оправдываться боец.
Чуть-чуть, передразнил его Лещенко. В другой угол переложил, это чуть-чуть, по-твоему?
Я
Ладно, нашел уже. На, держи, Лещенко протянул мальчишке банку с тушенкой. Держи, что стоишь? Меняемся.
Не, тогда мамка точно заругает. Еще и ремня даст. У солдат нельзя брать. Так-то. А огурцы берите, и побегу я. Вон, паровоз уже идет сюда. Как бы меня не изловили тут.
Мальчик опять протянул ведро. Лещенко взял его, высыпал в углу вагона и вернул мальчику.
Спасибо, малец. Мы потом разделим меж себя. Спасибо. И мамке «спасибо» передай.
Передам. Вы только гадам этим наваляйте хорошенько. За папку Андрея, за других. Уже несколько дяденек хороших из нашего села убило. Обещаете?
Обещаем, не переживай, малый. От всех говорю: «обещаем». Верно, братцы? Лещенко обратился ко всем. «Верно, обещаем», раздались в ответ голоса.
Состав вздрогнул меняли паровоз. Малый взял ведро и, помахав рукой, побежал восвояси. Бойцы проводили его взглядами и стояли, молчали. Только что каждый из них дал клятву, может, самую суровую во всей своей жизни: надавать гадам. Никто из них даже не задумывался над тем, чего будет стоить исполнить эту клятву. Они знали, что исполнят ее, несмотря ни на что. Надо только доехать до фронта, а там дать волю своим чувствам, выпустить накопившуюся злость, отомстить. За всех, за все.
Лещенко, чтобы отвлечься от этих мыслей, стал раскладывать огурцы. Делил поровну, на всех. Пусть понемногу, но каждому. Чтобы каждый, съев свою долю, подписался под своей клятвой, чтобы не только словами скрепить свое обещание. Эшелон тронулся. Опять замелькали пейзажи, вагон стал раскачиваться и отстукивать колесами километры. С каждым стуком они все ближе к врагу, к своей цели, к исполнению своей клятвы. Дальше ехали молча, обдумывая то, что произошло на станции, название которой потом никто и не вспомнил. Никто не догадался спросить даже имени мальчика.
После ночи проносящийся в дверном проеме вагона пейзаж начал меняться. Растительности, в первую очередь деревьев, становилось все меньше. Началась степь. Стало очевидно, что эшелон направляется к Волге, к Сталинграду. Из сводок бойцы знали, что гитлеровцы устремились на юг, на Кавказ. Теперь стало понятно, куда их везут. Эпизод с мальчиком на станции еще оставался какое-то время в голове у лейтенанта. Но вскоре эти мысли вытеснили другие. После разговора с «воробышком» Николай почувствовал, что что-то начало его беспокоить. Что именно, он не знал. Нет, страха у него не появилось, скорее наоборот, он еще больше стремился в бой. Возможно, его несколько отрезвили разговоры о похоронках, об убитых, об ушедших на фронт мужчинах Находясь в училище, он был несколько оторван от обычной жизни (оно и понятно, как-никак военный человек). Разговор с мальчиком вернул Краснова в реальность, выдернул его из мечтаний, напомнил о том, что война это не так уж и красиво и романтично. Но вскоре он снова стал мечтать о подвигах, но уже не так размашисто, как раньше. Теперь лейтенант представлял, что его подразделение просто выполнит свою задачу, нанесет урон врагу, поможет фронту сдержать натиск, чтобы потом нанести контрудар и прогнать фашистов.
К обеду вдали послышалась канонада. Стало ясно, что фронт совсем близко. Эшелон остановился на какой-то небольшой станции. Солдаты и офицеры замерли в ожидании приказа. К вагону подбежал боец и сообщил, что командиров взводов вызывает капитан Смирнов командир роты. Капитану было лет тридцать пять, высокий, подтянутый, но волосы уже с проседью. Ему уже довелось воевать, он был ранен, а теперь снова в строю, командует ротой. В его возрасте можно уже было командовать батальоном, тем более выбытие командирского состава во время войны позволяло быстро продвигаться по служебной лестнице. Но он был только командиром роты. Кто-то рассказывал, что из-за своего характера он засиделся в ротных, будто он повздорил с кем-то из штабных, потому карьера у него не задалась. Но это были только слухи.
Спрыгнув с поезда, Краснов побежал к вагону, где ехал капитан. Он прибыл первым, остальные командиры еще не подошли. Капитан хмуро ответил на приветствие и буркнул:
Где остальные? Почему копаются?
Этот вопрос не предназначался лейтенанту, капитан как бы говорил сам с собой, но Краснов почему-то стал оправдываться:
Думаю, товарищ капитан, сейчас прибудут. Возможно, боец ко мне первому прибежал.
Я не Вам претензии предъявляю, сказал капитан, махнув рукой.
Подбежали остальные командиры взводов. Капитан сразу же набросился на них:
Долго ходите, товарищи командиры взводов. Расторопнее надо быть. Мы на войне, а не дома на печке. Хорошо еще, что мы не в бою. В бою такой медлительности не прощу. Запомните это.
Лейтенанты стояли, боясь что-то возразить. Они побаивались капитана за его крутой нрав.
Теперь к делу, продолжил Смирнов. Получен приказ выгрузиться и двигаться в сторону Суровикино и занимать оборону. Двигаться максимально быстро. На месте окапываться. Как можно глубже и как можно быстрее. Слышите канонаду? Немцы на подходе. Времени в обрез. Любое отставание будет расценено как трусость. Никакой медлительности и нерасторопности не потерплю. Наказание будет самым суровым.
Капитан замолчал. Лейтенанты стояли, не шевелясь. Слова командира произвели на них сильное впечатление. В дополнение к этому канонада вдалеке намекала на то, что бой будет уже совсем скоро. Смирнов молча смотрел на подчиненных. Он не просто так был сейчас с ними таким суровым. Он хотел закалить их таким образом, обтесать, как он сам выразился, с них домашнюю шкуру. Показать, что мирное время для них закончилось, что дальше их ждет война, жестокая и беспощадная. Впрочем, он, похоже, перестарался. По крайней мере, ему так показалось.
«Мальчишки совсем. Только от мамкиной юбки. Какие из них командиры? Как они будут командовать, если они сами с собой справиться не могут?» думал капитан, глядя на командиров взводов.
Выполняйте, выдохнул капитан и отвернулся. Лейтенанты побежали к своим взводам, а Смирнов молча стоял и смотрел куда-то вдаль, не в первый раз вспоминая октябрь 1941 года. Это было под Москвой, у реки Изверь. Сам капитан тогда командовал батальоном, так как остался самым старшим офицером. Да и батальоном это было сложно назвать. Чуть более сотни измученных и смертельно уставших бойцов, которые уже много дней с боями отступали на восток. Сил задержать продвижение немцев у них не было, но и бежать никто не думал. Их батальон занял оборону недалеко от населенного пункта Юхнов. Обороной это назвать было сложно, скорее лоскуты, так как стабилизировать линию фронта в тех условиях было проблематично. Приказа об отходе не было, потому стояли на месте. В образовавшуюся на фронте брешь командование бросило курсантов военных училищ, так как на всем протяжении Варшавского шоссе не было войск, чтобы защитить Москву. Более того, был получен приказ вместе с курсантами наступать в сторону Юхнова, чтобы отбросить прорвавшуюся мотопехоту противника. Наспех скорректировав действия с командованием курсантов, капитан Смирнов повел в атаку свой батальон. Что его сильно поразило, так это то, что эти мальчишки, по сути еще недавние школьники, настолько отчаянно бросились в бой, что немцы дрогнули. Они не ожидали контратаки, тем более такой яростной. Сил, чтобы захватить Юхнов, естественно не хватило, но задача минимум была выполнена: прорвавшаяся группа мотопехоты была отброшена за реку Изверь и даже дальше на западный берег реки Угры.