Совсем непростой буровик и работяга, каковым он пытался прикинуться при первой встрече, Егор Плещеев выказал образованность, грамотность, начитанность, примолк, смутившись высокопарной фразы.
Мозг в однообразной, отупляющей работе застывает. Через пару лет, кажется, не смогу серую свою массу разбередить. Числюсь среди своих чужаком, словоблудом, массовиком-затейником, клоуном. Но, как понимаете, незатейливая болтовня, беседа приём разминки, оживляж мозговых извилин.
Сам болтуном стал отменным, признался Сценарист. Собеседника не расшевелишь молчанием.
Вот-вот, добродушно улыбнулся Егор. Мне хочется отдачи. Во взгляде, в интересном споре, в живой беседе. В оценке моих бредней другими.
Вы упомянули об отце, напомнил Сценарист.
Да-да. Отец по профессии был археологом, но интересовался многим. Всем. Архивариус он знатный был, собиратель всего самого необычного. Эрудит. Мог ответить на любой практически, на любой вопрос. С советских времён, когда замалчивали подобную информацию, собирал свидетельства очевидцев о самых странных земных, небесных явлениях в нашем крае, об аномальных зонах, об НЛО. О многом подобном. Раскладывал по отдельным папкам вырезки из газет, журналов.
В детстве мне запомнился его рассказ о встрече во время войны американца на «Мустанге»20 с «летающей тарелкой», которую пилот принял за летательный аппарат фашистов. Отец перевёл статью с польского языка. Под впечатлением приукрашенного пересказа отца я срисовал, скопировал журнальную иллюстрацию, хвастал перед школьными друзьями, откровенно врал, что именно мой дед воевал, летал на американском истребителе и встретил инопланетную тарелку в небе. Часть этой фантазии была правдой.
Дед по матери во время войны был лётчиком -испытателем, погиб на «Мустанге» при странных обстоятельствах, схожих со встречей с неопознанным летательным объектом. Все наши с отцом жалкие попытки выяснить подробности гибели деда ничего не принесли. Из архива НИИ ВВС приходили отписки, уведомления, сообщали: «Запрашиваемые материалы представляют государственную тайну».
Вскоре поступил «сигнал» от неких «ответственных лиц» из Москвы о «слишком» любопытном археологе. Отца вызвали в комитет партии Сургута, «проработали» на «партактиве», настоятельно посоветовали не заниматься чепухой. Разъяснили: на дворе не 37-й год, но угодить в тюрьму за «шпионскую деятельность» можно запросто, уехать далеко и засесть надолго. В квартиру к нам в тот же вечер нагрянули люди в штатском с ордером на обыск, вытряхнули ящики даже с бельём, разворошили семейные архивы. Изъяли все документы, вырезки из газет, записи отца, связанные с аномальными и необычными явлениями в крае. В то время мне было лет пять-шесть, точно не помню. Прятался от страшных взрослых в ванной комнатке. Залёг одетым в ванну, завалил себя грязным бельём, трусливо притаился. Думал, пришли нас пристрелить.
Меня впечатлили, надолго засели в детскую память рассказы отца о сталинских репрессиях, злобных чекистах, кто расстрелял нашего прадеда по отцовской линии. Заодно убили и прабабушку, «белогвардейскую подстилку». Она не отреклась, до конца цеплялась за мужа, «недобитка» и «белую сволочь».
Мальчишкой, в пятнадцать лет, прадед получил бронзовый Георгиевский крест за храбрость. В семнадцать воевал унтер-офицером в армии генерала Врангеля в Крыму, но бежать от «красного террора» не смог по болезни. Схватил туберкулёз. Вынужден был остаться в Керчи, когда уходили последние переполненные суда с беженцами. Прадед вернулся на малую родину в Сибирь, где его арестовали, отвезли в Новосибирск и расстреляли без суда и следствия в подвалах местного ЧК.
«Настигла кровавая рука возмездия пролетариата», написали о моём прадедушке в местной газетёнке «Колхозник»21 за 1937 год. Деду по отцу тогда не исполнилось и пяти лет. Остался сиротой. Выживал с трудом. Отец родился после войны. Сохранил дедовские вырезки из «Колхозника» с гневными статьями о расстрелянных, посаженных, сосланных на каторгу «подлецах, предателях, изменниках Родины». Пока не изъяли при обыске все материалы нынешние потомки чекистов.
«Кровавая рука пролетариата» жуткими виде́ниями преследовала меня в ужасных снах всю мою детскую, интернатскую жизнь, особенно, когда валялся в изоляторе с температурой, болел гриппом. Отец не пожалел психику ребёнка, воспитывал мужество и стойкость, в диких подробностях описывал ужасы репрессий ни в чём не повинных людей. Больше делиться было не с кем. Мы оставались на свете вдвоём. Мать и жена от нас сбежала.
После обыска отцу объявил строгий выговор «с занесением» по партийной линии, но в покое оставили.
Через несколько лет он бесследно исчез в экспедиции в районе падения Тунгусского метеорита. Геолог Витя Крамаренко, кто последним видел отца, заметил яркую вспышку, будто газовый факел низвергся с небес.
«Тучи резануло струей газосварки», рассказал мне дядя Витя при встрече в интернате Ханты-Мансийска. Сколько мне было? Лет девять. Я представил, нарисовал акварелькой, как злобный великан в маске с чёрным стеклом разрезал газосваркой толстую покрышку грозовых туч, как вскрывал панцирь небесной черепахи.
«Ну, ты фантазёр, Егорка! Художником будешь. Или писателем-фантастом», пошутил в следующий приезд дядя Витя, приобнял за плечи, почти как отец. У меня по щекам покатились слёзы. Понял в тот момент: остался круглым сиротой. Отец больше никогда меня так не обнимет.
Успокаивать суровый геолог меня не стал. Наоборот, отругал: «Хорош рыдать! Не баба! Мужик если он настоящий мужик, даже в девять лет, не должен развозить сопли, должен молча принимать все жизненные испытания, беды, несчастья».
Дотошный изыскатель, трудяга Витя Крамаренко собрал образцы оплавленных камней на том самом месте, на горушке, где мой отец стоял перед исчезновением. Провёл лабораторные исследования. Выяснилось: гранит, сланец, горный хрусталь до такой степени могли быть оплавлены только плазмой, разогретой до температуры в тысячи градусов. Откуда в глухой тайге могло взяться такое пламя, остаётся загадкой. Образцы, конечно же, были со временем утеряны. Но отчёты Крамаренко В.И. остались. Сохранились даже копии у меня в архивах. Храню. Надеюсь, пригодятся. Когда-нибудь статьи напишу, диссертацию планирую защитить.
Егор примолк, испытующе взглянул в глаза Сценариста, получил молчаливое одобрение для продолжения самого необычного, искреннего рассказа, какой приходилось слышать в личной беседе за прошедшие лет десять.
Буровик вынул из внутреннего кармана куртки затёртый замшевый мешочек, развязал тесёмки, выложил на журнальный столик леденец. Так, во всяком случае, с первого взгляда показалось Сценаристу. На полированной жёлтой столешнице, застывшей тёмной каплей смолы с белёсыми прожилками, лежал блескучий коричневый камешек, размером с крупную косточку персика.
Не все образцы были утеряны? шутливо уточнил Сценарист.
Не все, серьёзно согласился Егор и предложил: Возьми в руку. Прочувствуй момент. Потом расскажешь о своих впечатлениях. Смелее. Похож на янтарь, окаменевшую смолу из недр земли. Или на кусочек метеорита. Никому не показываю. Отберут. Ещё есть версия: это циркон. Минерал. Возможно, из магматических пород Земли. Изотопными методами возраст известных в мире образцов циркона определяли в четыре миллиарда лет. Удивительно! Миллиарды лет перед нами, он кивнул на камешек.
С наступлением вечера засинило пыльное стекло окна неуютной гостиничной комнатки. Тусклая лампочка под салатовым пластиковым абажуром размазывала жёлтым маревом густые сумерки.