Алла вспомнила, как совсем недавно говорила, что не унизится до того, чтобы делить свою жизнь и свое пространство еще с кем-то. Видимо, такова суть одиночества: живя долго один, ты уже не можешь впустить кого-то в свой мир. Этот комфорт становится значимее призрачного счастья и неуловимой любви. Но сейчас это было не так важно. Она сидела в парке на скамейке с человеком, который понимал ее, который точно так же ценил свою одинокую жизнь и свободу и не был готов кидаться в непонятный омут чувств, который казался Алле еще с юности выдумкой поэтов. Он был ей близок, понятен. С ним было легко. С ним можно было быть собой, не рисуясь, не примеряя на себя образ жеманной барышни, ищущей любви, не нужно было молодиться, притворяясь, что вечер в клубе идеальный вариант свидания, с ним она позволяла себе за чаем и круассаном рассказывать про рабочий день, потому что ему испортить аппетит историями ортодонтии, конечно, было невозможно. В конце вечера было решено встретиться и в пятницу.
Спустя две недели и шесть встреч Алла сидела в кофейне, наслаждаясь ароматом горячего капучино, пока за окном лил дождь, говоря своим присутствием, что такие места с согревающими напитками, зажженными свечами на столиках и приглушенным светом созданы, чтобы пережить промозглую осень. Официант принес десерт: на белой тарелке, украшенной витиеватой линией сиропа по краю, лежал присыпанный сахарной, словно первый снег, пудрой и лепестками тонко порезанного миндаля яблочный штрудель, от которого нежно пахло корицей и ванилью. Веточка ярко-зеленой мяты и растекающийся от тепла шарик мороженного напоминали о, казалось бы, только что ушедшем лете. Чувство одиночества притупилось. Жизнь наполнилась красками, как и клены, подставившие дождю свои бордовые и золотые листья. Жизнь была полной, яркой, впечатляющей, но Алла помнила о том, что после осени всегда наступает холодная, безразличная ко всему зима. Она не очаровывалась, не ждала завтра, не строила планов, но отмечала, что, сидя вечером в кресле и читая книгу или сейчас в кофейне вдыхая аромат капучино и штруделя, она ощущает жизнь более тонко, подмечает детали и наслаждается моментом, зная, что где-то о ней думают и ее вспоминают.
Хочу, чтобы меня кремировали, отрезая тонкий кусочек ростбифа, говорит Алла в их следующий совместный вечер.
А как же накормить личинок мух, которые потом услужливо накормят птичку, а та в свою очередь станет обедом для кошки? Круговорот пользы, неспешно продолжает ужин и разговор Марк.
Предпочту в виде углекислого газа накормить растения. А опарыши уж как-то пусть без меня, с улыбкой и легким налетом грусти отвечает Алла, на самом деле, как бы это ни было глупо, я бы хотела быть нигде, не ограничивать себя двумя метрами с табличкой. Чтобы прах развеяли из окна поезда И ты везде и нигде. Я все время ищу свое место, порядок. Но в этом нет покоя. Так, может, он в том, чтобы не иметь места?
Философия, усмехнувшись, замечает Марк, а потом совсем серьезно добавляет: Покой приходит раньше, чем тело попадает в крематорий или пылью разлетается вдоль железной дороги. Он приходит, когда организм прекращает снабжать кислородом наши неврозы. Но все же покой стоит найти по эту сторону, пока еще можешь им насладиться.
Алла задумалась, погрузилась в себя, медленно разжевывая нежнейший ростбиф с лопающимися зернами дижонской горчицы. Она думала о том, почему так и не обрела спокойствия. Почему всякий раз она ощущала себя до предела натянутой струной, которая при малейшем неверном движении музыканта лопнет и рассечет ему руку. Почему вся ее жизнь, такая взвешенная, без взлетов и падений, где у каждого предмета, события и человека было свое место, все равно оставалась полной тревог? Она знала, в чем через два дня пойдет на работу, сколько клиентов примет, по какой дороге будет возвращаться домой, куда поставит сумку и повесит шарф, что закажет или приготовит на ужин, но это не успокаивало, не давало ощущения контроля и знания, а только перегружало ее уставшую голову немыслимым количеством информации и ответственности
Если это так важно, вытряхну я тебя из окна поезда, знакомый голос прервал ее поток мыслей.
Марк был обеспокоен. Он видел, как она помрачнела и ушла в себя. Он понял, что задел что-то важное, но не хотел вникать в ее переживания. Для него все было просто: жизнь обрывалась через пять минут после остановки сердца. А все, что было после этого, имело значение только для родственников. Много раз он сам с заботой об этих печальных и скорбящих людях резким и выверенным движением пальцев поправлял челюсть покойному, растягивал губы, создавая на лице еле заметную улыбку, а после выдачи тела слышал, как родственники тихо перешептывались: «Смотри, он улыбается, он ушел в лучший мир». В эти моменты суровый и взрослый доктор чувствовал себя сказочником, этаким Дедом Морозом, который дарит веру в чудо, надежду, которой у него самого не было. Видя задумчивую Аллу, он решил не спрашивать ни о чем, а проявить уважение к ее пожеланию и подарить ей надежду на что-то важное для нее и неясное для него.
Спасибо, вырвавшись из затягивающих в омут размышлений, с каким-то детским смешком ответила Алла, вот, кажется, и наши первые планы на будущее.
Давай пока о более близких планах, Марк достал два билета на «Вишневый сад».
Серое платье, переливающееся под светом люстр в буфете театра, обнажало спину и, струясь по талии и бедрам, стекало к ногам Аллы, будто искрящийся водопад. Она оглянулась, и коралловые губы расплылись в степенной улыбке: сквозь толпы оживленно щебечущих людей с двумя бокалами игристого пытался проскользнуть Марк. Это был его второй удачный поход к кассе буфета, первый раз в виде добычи он принес бутерброды со светящимися полупрозрачными икринками, которые, казалось, были подобраны точно в тон помады его избранницы. Алла перевела взгляд с Марка на столик и задумалась: почему в таком изысканном месте не могут подавать блюдо с той же утонченностью, что ставят пьесу? Конечно, в театр люди идут не за едой, а за творчеством и эстетикой, но почему здесь последняя исчезает? Неужели за все время существования этого храма драматического искусства нельзя было позаимствовать иной вариант подачи закусок? В конце концов, тарталетки выглядят более аккуратно, чем кусок хлеба, щедро намазанный маслом, на который ложкой вывалили четверть банки икры, не задумываясь о том, что вкусно и красиво все же связанные понятия Марк поставил бокалы на столик и поправил очки:
Прекрасный актерский состав сегодня. Надеюсь, Лопахин в итоге не разочарует. Трижды смотрел «Вишневый сад». Что актеры ни делали: и рубашку на себе Лопахин рвал, и на колени падал, а один раз истеричным голосом кричал минут пять Надеюсь, что в этот раз смогут обойтись без подобных бурных чувств.
Я давно была на «Вишневом саде», так там Лопахин не то что на себе рубашку рвал, а даже умудрился на стол Раневскую положить в порыве признательности, поделилась впечатлениями о знакомстве с пьесой Алла.
Режиссерское видение. Ну, в этот раз вроде бы без перформансов выходит.
В этот раз Лопахин хорош. Сложно даже упрекнуть в чем-то. Если только что культуру уж совсем не ценит и чувств людей совершенно не понимает. Но все же ставящий цели, идущий к ним прагматик скорее положительный герой, подытожила Алла.
На фоне других уж точно. Все-таки он один что-то делает и достигает успеха, пока остальные лишь мечтают да копаются в прошлом.
Удивился бы Антон Павлович, что сегодня его диковатый, не вылезший из лаптей душой персонаж идеал для некоторых, рассмеялась Алла.