Артём не выносил, когда кто-то обзывал профессию библиотекаря бабьей, намекая, что мужикам на такой богадельной работе не место и библиотечный удел подходит лишь неудачникам. Сейчас в вопросе Медвецкого он заподозрил этот оттенок и, несмотря на расслабляющие уютные сигналы алкоголя внутри, напрягся.
А с чего бы отцу не одобрять мою работу? Артём придал голосу холодности.
Конечно, не с чего, примирительно отозвался Медвецкий. Вспомнил сейчас вдруг, что, когда мы вместе тянули лямку Главмосстроя, он не раз делился со мной мыслями, что сильнее всего желал бы передать детям свои знания и умения.
Я от него ничего подобного не слышал. Моя сестра Вера тоже. Артём разозлился и не собирался этого скрывать.
Обстановка пьяно накалялась.
Отец твой, Артём, легендарный человек, принялся спасать ситуацию Рыбалко. Хоть и лично чести не имел быть с ним знакомым, но легенды и до меня доносились. Я в начале восьмидесятых в одном тресте строительном подвизался. Так в нашем кругу батя твой реальным авторитетом слыл. Если Ефимыч за что-то брался, значит, сделает всё по высшему разряду.
Артёма раздражил захлёбывающийся тон Рыбалко.
«Авторитет» плохое слово. Для отца не подходит. Словно он бандит какой-то
Хороший ты парень, Артём. Самостоятельный. Медвецкий налил Шалимову водки. Не обижайся на нас, стариков, если что не так. Лучше расскажи что-нибудь интересное. Что сейчас в книгах-то пишут? А то нам с этими подрядами-заказами читать некогда.
Артём выпил залпом.
Современная литература сейчас на подъёме. Много книг издаётся. На любой вкус. Только читай.
Да ну! Медвецкий искренне удивился. А я думал, наоборот. Тут как-то у внучки взял со стола одну книжонку. Автора не вспомню. Но наш, точно наш писатель. Доморощенный. Современный, как ты говоришь. Там как один парень свою подружку имел в общежитии описывается. Так подробно, что меня чуть не стошнило. В наше время такая гадость не издавалась. В твоей библиотеке такие книжки тоже есть?
Не в курсе, что в приоритете у вашей внучки. Но сейчас литература развивается в сторону снятия табу со многих запретных тем. Как говорится, не хочешь не читай. Есть Пелевин, но есть и Михаил Тарковский, есть Иличевский, но есть и Прилепин. У каждого своя правда. В моей библиотеке многие писатели выступают. Встречаются с читателями. Приходите как-нибудь Это интересно.
Приглашаешь? Зайдём, зайдём. Да? Медвецкий обратился к Рыбалко чуть покровительственно.
Вот послезавтра, кстати, у нас будет классный батл. Поэтический. Один рэпер против классического поэта. Круто ведь?
Батл? Это что?
Состязание. Сейчас это очень модно.
Чего бы так и не говорить «состязание»? Вот времена. Медвецкий сокрушённо покачал головой.
Тем временем Рыбалко налил себе, Медвецкому и Артёму рюмки до краёв. Артём, когда подносил ко рту, немного пролил.
Вы противник иностранной лексики? Артём бросил украдкой взгляд на мокрое пятнышко на своих брюках.
Да проходу нет от неё. Что ни вывеска то по-латыни.
А в торговом центре в Самаре, который вы строить будете, все вывески на русском планируются?
Так мы ж только строим. Кому уж там помещения в аренду сдадут не наше дело, обиженно удивился Медвецкий.
А-a-a, протянул Артём, невольно смущаясь своей неосведомлённости. Полагаю, там тоже нет-нет да вывески на иностранном языке встретятся. Язык нельзя умертвить. Он всегда живёт заимствованиями.
Ты человек учёный в этом деле. Медвецкий явно не собирался усугублять спор. А мы люди простые, строительные. Но всё же сейчас много язык уродуется. Лайки, шмайки, френды. Не очень благозвучно. Неужели тебе это по душе?
С этим соглашусь. Но тут нельзя вмешиваться. Всё идет, как идёт. И в том, как люди живут, и в том, как говорят. Язык одновременно упрощается и усложняется.
Рыбалко изящно, но в то же время властно подозвал рукой официантку. Захмелевший Артём, наблюдая это, почему-то удивился, как у этого лысого и не очень внешне эстетского человека получается такой изысканный жест: на него нельзя не отозваться, и в то же время в нём нет ни капли хамства или барства.
Официантка подошла, спокойно, чуть покровительственно окинула взором компанию и очень ответственно, так, чтобы ни у кого не вызывать сомнений в правдивости, отчеканила:
Водки больше предложить не могу. Кончилась. В Самаре продовольствием не пополнялись. А то, что с Москвы брали, всё выпили пассажиры. Она улыбнулась с явным облегчением. Да и вам пора закругляться. Мы же не всю ночь тут дожидаться будем, пока вы закончите!
Неожиданная и случайная троица компаньонов немного пригорюнилась, но вскоре смирилась с фатальным исходом. Шалимов написал им на салфетке свой мобильный вдруг ещё повидаемся? а Рыбалко и Медвецкий отправились в свою сторону поезда, предварительно сунув Артёму одинаковые по форме и дизайну визитки. Сам же Артём, пьяно пошатываясь, поплёлся в свой вагон.
Артём ругал себя: зачем выпил столько водки? Ведь он её не любит, пьёт редко и мало, вся эта русская водочная дребедень с опрокидыванием стопок, огурчиками и грибочками ему противна. И вот сейчас во рту кисло, внутри всё будто слиплось, в голове начинает вырабатываться болезненный яд. Медвецкий разбередил его память об отце. Давно пора признаться себе, что у этого образа, кроме памятной бровастой и большеголовой внешности, отсутствуют какие-либо узнаваемые черты. Отец всегда присутствовал, но не занимал в его жизни значимого места, не разделял с ним его интересы, никогда ничем не увлекал, ничего не обсуждал, не спорил, не заводился, не ругал, лишь изредка ворчал по пустякам. Он неизменно исполнял то, чего желал Артём в детстве, но всё между ними было устроено так, что сын никогда не просил у отца того, чего жаждал по-настоящему, словно боясь, что в этом ему по каким-то причинам откажут. К концу жизни родителей они безмерно утомили его. Конечно, ему никогда не пришло бы в голову хотя бы намекнуть им об этом заботливее сына, чем он, трудно найти, но усталость от них вызрела в нём так крепко, что до сих пор он в её власти, она влияет на его поступки, решения, лишает его сил, когда они ему нужны больше всего.
Когда он открыл неожиданно оказавшуюся почти невесомой дверь в тамбур своего вагона, поезд так качнуло, что равновесие удалось сохранить с величайшим трудом и ценой ушибленного о дверь поездного туалета плеча.
В купе он не очень ловко разделся, бросив все вещи на соседнюю полку, вытянулся на спине и забылся тяжёлым сном. Видения набрасывались на него, беспокойно, толчками кружили его сознание, сквозь их неразбериху он слышал, как подъехали к Рязани и как металлический голос объявлял номера поездов и платформ.
* * *
Майя Кривицкая, возлюбленная Артёма Шалимова, сидела в Телеграме. Телеграм постепенно становился самой модной историей в Сети. Все, кто мнил себя креативными, продвинутыми, перебирались туда. Артём часто иронизировал над этим, замечая, что ещё недавно все восхваляли твиттеры, живые журналы, а теперь, если так пойдёт, они скоро превратятся в такие реликты, как пейджеры, которые лет тридцать назад придавали их обладателям неимоверную крутость, а теперь молодёжь не представляет себе, что это такое.
Сегодня чтение Телеграм-каналов её раздражало, как никогда. Половина текстов точно писалась провластными пиарщиками. Но надо быть в курсе замыслов врага, учиться отличать фейки от правды, понимать, где чей след и в чём настоящие цели.
Её мать чуть слышно посапывала за стеной. Храп звучал не раздражающе, а мерно и уютно. Милая мама!
Майя родилась 31 декабря 2000 года. Когда её обожаемая мама корчилась в родовых схватках, вся страна обсуждала отставку Ельцина и того, кто пришёл ему на смену. Тогда ещё никому в самом страшном кошмаре не привиделось бы, что сотворят со страной.