Я замер, вслушиваясь в чуть забытую, но такую родную мелодию. Неожиданно дверь кабинета Крюкова открылась, и оттуда вышли Замчалов и сидевшая рядом с ним на концерте девушка. Не обращая внимания на любопытные взгляды и сыпавшиеся отовсюду реплики, полковник вывел венгерку в центр зала и, пытаясь попасть в такт, стал неуклюже топтаться на месте, нависая своим огромным телом над её изящной фигурой. Выглядело это комично, даже смешно. Жалко было девушку, которая, танцуя, беспомощно озиралась, явно не зная, как выйти из нелепой ситуации, в которой оказалась. «Пора прекратить это цирковое представление!» решил я и направился к Замчалову и её партнёрше.
У венгров есть любопытный обычай: во время чардаша любой желающий может отнять понравившуюся ему партнёршу. С кем бы она ни танцевала! И отказать ему нельзя. Я решил воспользоваться эти правом.
Разрешите пригласить вашу девушку, товарищ полковник? стараясь говорить как можно решительнее, произнёс я.
Оставив оторопевшего комдива стоять, я взял девушку за талию обеими руками, как положено в чардаше, и закружил, направляясь к выходу. У двери мы остановились и, переводя дыхание, наконец посмотрели друг на друга. Передо мной стояло юное, неописуемой красоты создание с огромными глазами и длинными, чуть вьющимися светлыми локонами. На девушке была белая, с национальным орнаментом блузка и короткая в клеточку юбка с широким чёрным поясом. Всё это делало её поразительно похожей на сказочную Золушку. Я невольно взглянул на свои ноги, обутые в яловые сапоги, стоящие напротив почти игрушечных туфелек Золушки, и зачем-то одёрнул гимнастёрку. «Хорошо! Самый лучший образец солдафона!» выругал я себя и хотел уже попрощаться с юной красавицей, но увидел, что к нам приближается капитан адъютант Замчалова. «Бежим отсюда! Скорее!» крикнул я по-русски, схватил девушку за руку и плечом отворил тяжёлую дверь. Мы выскочили на улицу и побежали к густому, заросшему акациями и каштанами скверу, который находился неподалёку. Там, не сговариваясь, выбрали самую удалённую скамейку и, по-прежнему продолжая молчать, плюхнулись на неё.
Нэ изгулион, кеерем, ноо?[1] заговорил я, старательно подбирая венгерские слова (этому труднейшему языку нас обучал в штабе старый венгр, попавший в конце войны в плен и позднее завербованный нашими органами военной разведки). Но девушка продолжала молчать, испуганно глядя на меня.
Еефти, нмит мондок? Вад ок Сергей! Ми а кэрэстмэ-вэ?[2] допытывался я, откровенно растерявшись, не зная, как успокоить перепуганную мадьярку.
Меня зовут Илона, неожиданно на чистейшем русском ответила юная красавица.
Как? Ты говоришь по-русски? Вот это да! А я-то стараюсь Ну, знаешь Откуда такое произношение? обрадовавшись, я задавал ей вопрос за вопросом.
Илона чуть оживилась и, улыбнувшись, наконец посмотрела на меня по-доброму.
Это мой папа Как это по-вашему Да! Папа виноват. Его послали учиться в ваш город. Называется он Ростов. Чтобы он стал военным танк
Танкистом?
Игэн! Да! Танкистом. А когда вернулся домой, в Венгрию, стал читать мне русские книги. Читал и переводил на наш язык. Потом я стала понимать то, что он читает, без его перевода. И полюбила ваш русский. Он очень трудный, но такой хороший! В нём так много, как вы говорите, странных, нет неправильно говорю очень удивительных слов: «моя ласковинка», «солнышко», «душечка». Мы не умеем так говорить. А ваши Пушкин, Толстой, Чехов? У нас нет таких писателей. Это плохо?
Нет, почему я замялся, потому что был совершенно незнаком ни с венгерской литературой, ни с её писателями. У вас тоже есть талантливые поэты и писатели. А как тебе удалось так хорошо освоить русский?
Я стала ходить на как это? На специальные курсы и закончила их. После гимназии поеду в Будапешт, чтобы научиться на
Не «научиться», а «выучиться».
Йо-о, хорошо. Чтобы выучиться и стать не учителем, нет, а тем, кто повыше учителя
Преподавателем?
Да, и потом преподавать ваш язык молодым мадьярам. Вот теперь я рассказала о себе всё. А вы молчите, Сергей. Почему?
Мне нравится тебя слушать. Нет, не так сказал. Мне нравится на тебя смотреть и слушать. Долго-долго, хоть до утра.
До утра нельзя. Меня ждёт мама. Папа на учениях, на Балатоне. Маме очень скучно и боязно
Наверное, не боязно, а тревожно? Так у нас говорят. Это когда человек беспокоится, волнуется.
Конечно, она волнуется. Ей уже сказали, что Илона ушла с каким-то русским солдатом Сергей, мне нужно идти домой!
Сейчас пойдём, я провожу тебя. Кстати, я не просто солдат, а сержант. Конечно, до твоего полковника мне далеко, но я что-то вроде вашего капрала. Это уже военный чин.
Вы сказали «твоего полковника»? Он не мой, он ваш начальник! Ваш полковник!
Не твой? А кто с ним шептался во время концерта? Я всё видел со сцены!
Вы плохо на меня смотрели, Сергей! Я не хотела с ним разговаривать, он мешал мне вас слушать.
И вдруг с этим «мешающим» полковником ты оказалась в кабинете начальника Дома офицеров! Это как понимать?
Почему вы так со мной разговариваете? в глазах Илоны блеснули слёзы. Да поймите же вы Я хотела уйти, убежать, но он сказал, что сейчас позвонит, и меня отвезут домой на машине. Мы зашли в кабинет, но тут заиграли чардаш, и ваш полковник попросил меня как это по-русски? Поучить его танцевать чардаш.
И тут появился я и всё испортил.
Нет, не испортили, не надо так говорить, Сергей. А вы хорошо танцуете чардаш.
Спасибо, добрые люди научили.
Этот полковник Он какой человек? Плохой или хороший?
Ну Как сказать Ты ещё ребёнок, Илона. И тебе рано судить таких людей. Он большой военный начальник. Командует дивизией, а в ней больше десяти тысяч человек. Это почти столько же, сколько живёт в твоём Секешфехерваре. И всех надо напоить, накормить, обуть, одеть и главное сохранить, чтобы никто не погиб, не умер. Одним словом, забот хватает. Вот он и решил отдохнуть, развлечься. А тут ты рядом оказалась, такая, каку нас говорят, писаная красавица.
Не называйте меня так! Я обыкновенная. А этот командир не сделает вам плохо? Вдруг рассердится?
Не успеет. Даже если захочет. Через неделю я уезжаю.
Куда, Сергей?
Как куда? Домой, к своей маме, в родную Пермь. Всё, отслужил, милая Илона. Так что пишите письма, юная красавица!
Через неделю? Это же совсем скоро! девушка вытянула перед собой ладони и, видимо, от волнения перешла на венгерский. Эдь кеттоо хааром неедь от хат хеет. Эз лэхэтэтлэн![3]
Илона растерянно смотрела на меня, с трудом сдерживая слёзы. Я не ожидал такой реакции и молчал. Наконец взял себя в руки.
Вот что, Илона. А можно я буду называть тебя по-русски Леной? Во-первых, перестань «выкать», переходи на «ты»
Что значит «на ты»?
То есть вместо «вы, Сергей», ты должна говорить: «ты, Сергей». Поняла?
Но вы же старше меня.
Опять это «вы»! Не «вы старше», а «ты старше»!
Хорошо, ты старше меня.
И намного? Давай считать. Мне двадцать два, тебе шестнадцать. Угадал?
Нет, мне уже семнадцать.
Господи, какая ты старая!
А ты совсем пожилой!
Лена, не обижай! Пожилой это тот, кто пожил. А я только начинаю жить. В общем, пять лет разницы это, конечно, немало, но и не так много, чтобы «выкать». А теперь, что у нас во-вторых? Во-вторых, у нас с тобой ещё целых семь дней. Целая неделя! Это много, Лена! Завтра в шесть вечера я жду тебя вот здесь, у нашей скамейки. Запомни: завтра здесь в шесть вечера! А теперь топаем домой.
Возле дома Илоны нас встретила молодая заплаканная женщина. Всплеснув руками, она пошла в нашу сторону, обращаясь к Илоне на венгерском.
Это мама, шепнула девушка, взяла женщину за руку и повела к входной двери, то ли успокаивая её, то ли оправдываясь.
Они вошли в подъезд, но Илона тут же вернулась. В руке она держала небольшой клочок газеты, который протянула мне.