Гость из прошлого - Щупов Андрей Олегович

Андрей Щупов

Гость из прошлого

"Дон Кихот Это был такой рыцарь. Он был одет в железный панцирь. Он Дон Кихота защищал от всяких царапин"

Маша Иванова, 8 лет

Глава 1

Убаюканный завыванием ветра, Благовещенск спал крепким сном. Он был загадочен, он был благообразен. Россыпь огней посреди черного океана, еще одна пахнущая персидскими самоцветами сказка. Вид ночных городов всегда идилличен. Во всяком случае, сверху и на приличном расстоянии. Как лицо женщины в полумраке

Темное поле аэродрома убегало в вечность, никаких автобусов им подавать не собирались. Мыслилось, что дистанция невелика, и никто из пассажиров не обезножит, если доберется до здания аэровокзала на своих двоих. Тот незначительный нюанс, что за бортом минус тридцать два, никого не тревожил. Судя по всему, народ здесь обитал крепкий, на здоровье жалующийся крайне редко. Кутаясь в воротники и шарфики, прямо от самолета пассажиры бодро припустили к желанному теплу. Ногами работали от души, никто не свалился на полпути, не подвернул ногу, не обратился в ледяную статую. Просто не успели. Мороз подгонял, заставлял греться на бегу. Оставшийся позади лайнер, усталая птичка из серого металла, апатично созерцал, как неуклюжим пузатым жуком-навозником сбоку подбирался автозаправщик. Птичку собирались кормить, и птичка не возражала.

Черноволосый смуглый гигант с рельефным итальянским носом, стряхивая с груди снег, вошел в зал ожидания, с любопытством огляделся. Стоптанные волчьи унты, видавшие виды дубленка, по-детски блестящие глаза. В клубах пара за вошедшим продолжали вваливаться пассажиры, однако приятелей среди них у черноволосого не наблюдалось. Движением закуривающего дорогую сигару гигант сунул в зубы обыкновенную спичку, по-хозяйски заложил руки за спину, неторопливо двинулся по просторному холлу.

В сущности вокзал был самый обычный, однако кое-что обращало на себя внимание. Во-первых здесь не пахло зоопарком и туалетами. Ну не пахло, и все тут! В отличие от Казанского с Ярославским, в отличие от десятков иных памятных пассажиру вокзальных казематов. И данное обстоятельство ему определенно нравилось. Как пришлись по сердцу тишина огромного здания, ухоженность буфетной стойки, степенность, с которой вели себя местные бомжи. Таборной сумятицы никто не устраивал, в самых причудливых позах бродяжки бодрствовали и дремали, используя все мало-мальски плоские и теплые поверхности. К деревянным решеткам парового отопления угадывалось даже некое подобие очереди. Соннолицый молоденький милиционер, по возрасту еще мальчик, по обязанностям уже муж, помахивая шлангом-дубинкой, прохаживался вдоль касс, искоса поглядывая на обтрепышей. Судя по всему, здесь предпочитали жить в мире и ладу. Милиция бродяг не тиранила, последнего ночлега не лишала,  те в свою очередь не бузили, блевать деликатно бегали в туалет, не курили и не воровали. Да и то сказать этим приверженцам уличной романтики было не до того. Как и все прочее человечество, ночью они мечтали о сне. Забываясь в радужных видениях, они становились полноценными гражданами своей горячо любимой родины. В том и прелесть дремотной жизни уснуть удрученным, а проснуться счастливым.

Черноволосый пассажир засмотрелся на мужичка лет сорока-сорока пяти, сидевшего на корточках у стены, с болезненным наслаждением выковыривающего из ушей золотушные коросты. Экспонат показался ему любопытным. Оттопыренные красные уши, соломенные, давно не мытые волосы, замызганная, лихачески сдвинутая на самую макушку шапка-ушанка. Впрочем, возможно, никуда ее не сдвигали, шапка попросту была мужичку мала. Головой бездомный экспонат обладал несоразмерно большой. Такая вполне могла украсить плечи академика или министра, для рядового благовещенского бомжа она была явно великовата. На миг оторвавшись от своих корост, головастый бомж бросил пытливый взгляд в сторону коллег, бдительно нахмурился. Очередь на комфортную решетку время от времени чуть продвигалась. "Собратья" внимательно следили друг за дружкой. Порядок здесь, судя по всему, чтили и блюли.

Улыбнувшись, черноволосый пассажир, медлительно прошествовал мимо большеголового, на минуту задержался у киоска. За стеклом крохотной витрины висели гроздья плетеных ремней, детские носочки, какие-то дешевые бусы. Чуть ниже цветным привлекательным пасьянсом были выставлены фотографии обнаженных красоток. Блондинки, брюнетки и даже особи бритые наголо. Вдоволь налюбовавшись дамочками, пассажир повернул обратно. Мельком взглянул на часы. Минутная стрелка едва отползла от отметки, знаменующей недавнее приземление. Как и все в этом зале, он был обречен на зевоту, на томительное бездействие. Воистину человек скучнейшее из существ! Ему нечего с самим собой делать, не о чем с самим собой поговорить. Он оживляется лишь при появлении собеседника, при включении радио, при первых проблесках телеэкрана. Внешнему кабзоновское троекратное "да", внутреннему одно категорическое "нет". Можно смело делать вывод, что человек добросовестно и честно ненавидит себя. И ясно становится, от кого уползал в свою бочку Диоген, кого искал средь бела дня с фонарем. Не был он филантропом! Ой, не был! Да и встречаются ли они по жизни истинные филантропы?

Обернувшись на странные звуки, черноволосый пассажир завистливо повел бровью. Уркая себе под нос, малыш трех или четырех лет, оседлав чемодан, рывками передвигался по мраморному полу. Маленький всадник на живом скакуне. Вот уж кто точно не чувствовал времени! Потертый чемоданище превращался по желанию мальчугана в мотоцикл, в ослика, в арабского скакуна во что угодно. Мальчуган был волшебником, хотя, конечно, не сознавал этого. Родители его беспечно похрапывали на отдалении, вещами распоряжался малец. И вспоминалось седое, почти забытое: "Не спите, граждане! Это Одесса!" Милиция, фланирующая по каштановым аллеям, считала своим долгом напоминать окружающим о суровых реалиях юга. Здесь об этом, по счастью, не заговаривали. Они находились в Благовещенске.

***

Утомленная дама с интеллигентной внешностью и пергидрольными кудрями, в сомнении потоптавшись и пару раз окинув зал смущенным взором, неловко присела на каменную ступеньку. Добрый пример не остался без внимания. Кресел не хватало, ноги у людей ныли, и рядом с отважной женщиной, постелив газетку, тут же пристроился старичок с клиновидной бородкой. Стеснительно смежив коленки, опустился на мрамор худосочный студент. К уютной лестнице потихоньку потянулись остальные.

Давно бы так,  золотушный мужичок хмыкнул. Он-то лучше других знал, что в ногах правды всегда нехватка.  А то маячат на глазах, как эти самые

Квартиру, значит, говоришь, пропил?  черноволосый великан сидел рядом. Уже несколько минут он вел беседу с головастым бомжем.

А то! В пять дней всю и пропил! Фига ли!  мужичок улыбнулся с горделивой застенчивостью.  Три ляма давали!

За квартиру-то?

Ну, да. Плюс комнатушку взамен,  движением пса, выкусывающего насекомое, мужичонка свирепо крутанул плечом, привычно пошевелил на макушке шапчонку. Поправлял он ее каждую минуту, и со стороны это выглядело так, будто мужичок почесывает свой удивительно развитый черепок. Впрочем, такая огромная голова имела право чесаться. Возможно, и зудела она вовсе не от грязи, а от жарких, беспрестанно роящихся в ней мыслей.

С комнатой меня, стало быть, опарафинили, но деньжат немного дали. Обещали выдавать частями, чтоб сразу в загул не бросился.