На выходе из зала получения багажа оказалось, что их совершенно никто не встречает. Но не успевшее разгореться возмущение быстро потушил широкий бородатый мужчина. Он появился откуда-то сбоку и вместо представления решительно заявил:
Я тут за вами. Вы за мною идите. Тута недалеко.
С другой стороны не последовало никаких возражений. Только, как на перекличке, все, по очереди, поздоровались:
Здравствуйте!
Добрый день!
И ничего более. Словно вся партия долго ожидала встречи именно с этим бородачом и ни с кем иным. А он даже не выяснил, как и откуда они прилетели. А чего тут интересоваться? Ведь прилетели же. Полет завершен. Нечего тут обсуждать. Наверное, как раз поэтому, все шли за бородатым мужчиной, равнодушно отводя глаза в сторону. И только Колька старательно разглядывал мощную фигуру.
А как вас называть? даже прямой вопрос руководителя повис в воздухе.
Остальные даже не пытались делать запросы на получение информации. Да и зачем? Иногда бородатый человек оборачивался в их сторону. Бросалось в глаза красное лицо, покрытое непонятными пятнами. Борода у человека была какая-то неравномерная. Ее непроходимая густота у подбородка легко переходила в кустистые посадки, явно стремящиеся достичь самых глаз. Это придавало лицу человека мрачность и загадочность. Он был чем-то похож на древнего колдуна, случайно залетевшего на территорию аэропорта.
Вы мне документы на всякий случай покажите, водитель, все-таки, не выдержал и решил уточнить, а кого он повезет.
Колька отвернулся. Какая разница, кто тебя везет? Ведь водитель это ненадолго. А вот окружающие люди это значимо. Но Колька в своей партии не всех знает. Только часть. Вот руководитель Владимир Кузьмич. Известный историк. До такой степени, что уже никто не обращает внимания, когда он ругает своих дореволюционных коллег. От него попадает и Карамзину, и Соловьеву, и другим, даже самым именитым. Почему-то он признает, что и у Костомарова были ошибки, но оставляет своего коллегу из царских времен вне зоны критики. Кажется, именно это и вызвало появление у человека с самой известной фамилией в России Иванов прозвища «второй Костомаров». И никто так и не знает, догадывается ли старый археолог об этом прозвище. Рядом с ним его вечный помощник Саракян Юрий Михайлович. Странное сочетание фамилии и имени. А все дело в считающем себя русским папе. А вот почему взяли фамилию мамы это совсем непонятно. Говорят, что родственники настояли. А что, вполне возможно был запрет. Или кто-то хотел спрятаться от прошлого. Мало ли что случается на бескрайних просторах, где живут миллионы выходцев из исчезнувшего Советского Союза. Ведь прошедшие на бескрайних просторах революции, войны и экономические перетряски создали бесконечные баррикады мнений, отношений, взглядов и, главное, вариантов поведения людей различных национальностей.
По поведению и личным повадкам Юрий Михайлович беспредельно предан своему старшему товарищу и руководителю. Говорили, что далеко не бескорыстно. Просто в свое время второй Костомаров здорово помог ему с диссертацией. И ведь разобраться, так он просто выполнял свои обязанности. Но преданность осталась. Остальных членов экспедиции Кольке лишь мельком представили еще до посадки в самолет. Абсолютно все оказались неразговорчивыми, поэтому он быстро забыл их имена и фамилии.
Пришлось довольствоваться общением с уверенным Ивановым и подобострастным Саракяном. Сразу вспомнилось, как второй Костомаров здоровается.
Здравствуйте, товарищи! Колька давно знал, что профессор в молодости ухитрился вылететь из института, причем прямиком в армию, а отсюда к нему и прицепились некоторые армейские привычки.
А вот за что его, все-таки, турнули из института? Опять загадка, заваленная в ворохе бумаг в архивах какого-нибудь деканата. Прошлое оказалось настолько въедливым, что молодой Иванов чуть не поступил в военное училище. А что? Командовал бы сейчас полком. А может и дивизией. Или закончил службу простым капитаном и сидел на минимальной армейской пенсии за двадцать лет выслуги. Капусту хорошую на участке разводил. Говорили, что только появляющиеся на практике студенты, видимо по собственному незнанию, рискуют задавать вопросы по эпизодам из жизни второго Костомарова. Почему-то им все прощается. Наверное, потому, что они не просто студенты, а наполовину, по составу, еще и студентки. И в отличие от повадок типичных представителей мужского руководства здесь проявлялось нечто похожее на отношение дедушки к внучкам. Но даже они, так и ничего, и никогда не смогли толком узнать. Откуда-то издалека Колька лишь однажды услышал, как профессор кому-то мотивировал свое молчание, нежеланием подавать дурной пример. Но говорилось это так, что было очевидно, что второй Костомаров, и это, несомненно, даже гордится тем, что произошло десятки лет тому назад. Не так уж и давно по меркам мировой истории, а вот по-человечески наверное, целые полжизни назад.
Колька вспомнил, что как-то раз этот Иванов так даже с каким-то, то ли ректором, то ли академиком, по-армейски поздоровался. И тот почему-то обиделся. А в чем проблема? Вот взять, к примеру, его, Кольку. Какая ему разница, как здоровается его начальник. Разве это так важно? Во всех случаях Кольку больше всего волновала лично его роль в этой экспедиции на сибирский остров. Ну, допустим, что-то там нашли. Причем такое, что второй Костомаров предпочел хранить тайну, а его вечный адъютант вообще ничего не сообщал без санкции своего шефа. Даже источник информации остался невыясненным. Поговаривали, что якобы там нашли такое, о чем можно только мечтать. Ну и что? А вот он, Колька, мечтает поехать в Таиланд. Так что, нужно делать из этого страшный секрет?
Впрочем, значение нераскрытой никому тайны оказалось достаточным, чтобы Иванов неожиданно легко договорился с начальником соседнего отдела и вот уже Колька в качестве переподчиненного лица едет с этим странным и необщительным коллективом. Мог ведь и отказаться. Правда, взамен на последующие тернии, палки в колеса и снижающуюся диаграмму доверия и объема помощи в последующей защите диссертации. Да что он, в конце-то концов, сюда разговаривать приехал? А вдруг, и правда, будет что-то интересное? То, что будет тяжело, это однозначно. А судя по тому, что у него самый юный возраст, то физической работы ему никак не избежать.
Один, два, три, Саракян вслух пересчитывал членов экспедиции.
Хотелось пошутить: «Он и меня посчитал!», но кто его знает? Со стороны может и выглядит смешно, а человек считает это чуть ли не главным делом в своей жизни. Полжизни так считает, перебирает бумажки, докладывает, а потом гордо рассказывает внукам и окружающим его людям, что науку вперед продвигал. И кулаком себя в грудь колотит.
Сейчас Юрий Михайлович говорил так медленно, что, казалось, он только недавно научился считать. И ведь самое удивительное, что, где бы он, Колька, не стоял, его номер обязательно оказывался последним. Именно после него Саракян побежит докладывать начальнику, что все в порядке, и весь личный состав налицо. Это опять что-то армейское. Неужели в армии все делают, не задумываясь а зачем? Вряд ли. Саракян банально выслуживался.
Все люди налицо! Разрешаете выдвигаться?
Можно было подумать, что вместе с Саракяном прилетела целая рота, ну, или хотя бы взвод. И уж совсем непонятно, зачем, сразу после доклада, вечный помощник или постоянный заместитель как всегда устремился вперед, чтобы первым обследовать места посадки, начало дороги, накрытые столы или лично увидеть выделяемое для экспедиции транспортное средство. А иначе, что ему докладывать. А походка у него как легкий бег трусцой. Ему бы еще руки согнуть в локтях и перед собою выставить. Нужно как-нибудь подсказать.