Камерон поднял Алессандру на руки, опустил на ковер и наконец-то начал ее целовать. Она хотела вызвать в себе обиду или гнев, но была так влюблена в этого мужчину и такая страсть сжигала ее изнутри, что она решила простить ему чудовищный приступ ревности и сама начала целовать его. Страстно.
— Камерон! — простонала Алессандра. — О, Камерон...
Но он молча целовал ее, поглаживая внутреннюю поверхность бедер, пока она уже не смогла больше выносить сладостную муку и не начала расстегивать его ремень и брюки со страстной поспешностью.
Алессандра слышала, как он издал низкий стон, когда отодвинул ее руку, чтобы быстро освободиться от одежды, и затем лег и погрузился в нее, так страстно, как никогда до сих пор; она почти лишилась сознания от ощущения физического удовольствия.
Она была так лихорадочно возбуждена, что удовлетворение пришло почти сразу. Камерон мягко засмеялся своей победе, ощутив конвульсии ее плоти, прежде чем сам издал последний беспомощный вздох.
Они лежали на ковре, переводя дыхание, и внезапное чувство стыда окатило Алессандру как ледяной водой. Потому что теперь, когда ее предательское тело было удовлетворено, достоинство и гордость возвратились.
— Убирайся от меня, ты скотина! — Она попыталась оттолкнуть его.
А Камерон и не сопротивлялся. Он легко вскочил на ноги, быстро натянул брюки, затем нагнулся и сгреб ее в охапку. Алессандра вгляделась в его лицо; хотя резкость исчезла, однако все еще было совершенно невозможно понять, о чем он думал. У него всегда был вид человека, который что-то немного утаивал, и это одновременно расстраивало и очаровывало ее. Он был как разобранная головоломка, которую невозможно собрать. Это была одна из черт его характера, которые привлекали ее к нему, однако заставляли сохранять осторожность при общении с ним.
Камерон направился в спальню, и Алессандра сердито забарабанила кулаками по его груди.
— Оставь меня! — требовала она. — Немедленно отпусти!
— Нет!
— Я позову полицию!
— Не поздновато ли для воплей о помощи?
— Нет, черт возьми, самое время! — горячо запротестовала она.
— Тогда кричи, — произнес Камерон, но было что-то странное в его интонации.
Она услышала легкую дрожь отвращения, исказившую его голос, и, решив быть до конца честной, отрицательно покачала головой так, что ее волосы рассыпались в темноте серебряным облаком.
— Я не буду кричать, Камерон, — сказала она спокойно. — Потому что не хочу врать. Никакого нападения не было.
— Тогда насилие. — Он опустил ее на кровать и наклонился над ней, его глаза внезапно потеплели. — Прости меня, любимая.
Алессандра заставила себя не таять сразу же под ласковым взглядом его глаз. Она откатилась на край кровати и швырнула свои туфли на ковер, не заботясь о том, где они приземлятся, затем села и начала отстегивать черные чулки от шелкового пояса и спускать их вниз по своим длинным ногам.
— Как это просто — извиниться после всего! — сказала она раздраженно. — Ты вел себя возмутительно! — Она бросила на него уничтожающий взгляд.
— Согласен, — серьезно ответил Камерон.
Сейчас он выглядел смущенным, и было что-то настолько детское в этом выражении, что Алессандра едва удержалась, чтобы не встать и не броситься ему на шею.
— Это все, что ты можешь сказать? — настаивала она.
Камерон начал расстегивать свою шелковую рубашку.
— Чего ты от меня хочешь? — пожал он плечами. — Я уже сказал, что прошу прощения.
— О! И ты считаешь, что это все? Два слова — и предполагается, что я забываю все оскорбления?
— Ну, это зависит от тебя, — заметил он спокойно, его глаза в свете лампы стали скорее серыми, чем синими. — Хочешь, чтобы мы продолжали этот разговор в течение нескольких недель? — Он наконец расстегнул рубашку, открыв загорелую, мускулистую грудь.
— От меня? — Алессандра задохнулась от негодования. — Что я хочу?
— Ох-хо-хо. — Теперь он снял брюки, обнажив серебристые боксерские трусы, которые прилипали к его жестким ягодицам и всегда заставляли ее удивляться, какими сильными и мускулистыми были его длинные волосатые ноги.
Она попробовала расстегнуть молнию на спине своего платья, но неудачно.
— Давай, — сказал он мягко, — давай я. — Камерон всегда помогал ей раздеваться, и будет глупо не позволить ему это сейчас. Он расстегнул молнию с такой легкостью, что впервые в жизни она почти взорвалась от гнева.