— А твоей помады на мне нет.
— И не будет.
— Жаль.
Он взял платок у Агнес, нежно сжал ее пальцы и, поднеся к губам, медленно поцеловал их все по очереди. Агнес показалось, что ее сердце остановилось. Жар его губ сжег все преграды, столь искусно ею возведенные.
И подобно дикому зверю, бросающемуся из засады, желание охватило ее. Агнес машинально выпустила букет из рук, чтобы дотронуться до его черных волос, которые, как она и ожидала, оказались густыми и шелковистыми. Окружающий мир поблек, оставив ее наедине с Гаролдом: соблазненная и соблазнитель!
Он выпрямился, отпустил ее руку и холодно произнес:
— Увы, ты такая же, как и все остальные… И я совершенно не удивлен.
Агнес словно ударили по лицу. Чувствуя, что краснеет от бессильной ярости, она прошипела:
— Ты просто играл, да?
Такая игра называется месть, подумал Гаролд мрачно.
— Так же как и ты, надев платье.
Агнес не могла это отрицать. Действительно, она выбрала именно это платье из желания поразить его.
— Что же, счет сравнялся, — сказала она. — Один — один. Но эта игра мне надоела, Гаролд. Пора оставить ее.
— Это ты так думаешь.
— Ты уже занят. Нора дала это ясно понять.
— Я не принадлежу ни одной женщине, — произнес он с ударением.
— Гаролд, половина гостей смотрит на нас, другая пытается расслышать наши слова. А мне просто жизненно необходимы — и чем скорее, тем лучше, — как минимум три бокала шампанского.
— В таком случае, вернемся к нашему разговору позже.
— Нам не к чему возвращаться!
Но Гаролд уже привлек внимание ближайшего официанта, взял с серебряного подноса два бокала и протянул один из них ей.
— Рад приветствовать тебя в нашей семье, Агнес.
Шампанское было ледяным. Взяв бокал и бросив взгляд вокруг, Агнес негромко ответила:
— Катись к черту, Гаролд.
Он коротко рассмеялся.
— Женская откровенность, милая Агнес, неразрывно связана с количеством денег на счету мужчины.
На этот раз настал черед Агнес смеяться.
— Все женщины охотятся за деньгами… Бог мой, какая банальность! «Эванс инкорпорэйтед» мог бы выдать что-нибудь пооригинальнее.
— Если ты знала, что я «Эванс инкорпорэйтед», — резко спросил Гаролд, — зачем спросила, не работаю ли я в конюшнях?
— По очень простой причине: в тот момент я об этом и не подозревала.
— И когда же ты узнала?
— Мне сказала об этом мать, когда ты ушел.
— После чего ты надела это, скажем так, нескромное платье. Все ясно.
— Я надела его, — бросила Агнес, — потому что ты показался мне самым грубым и самовлюбленным болваном, которого я когда-либо встречала, и мне хотелось тебя хоть как-то задеть! Хоть как-то. Твоя самоуверенность невыносима!
— Может, тетя Флоренс права: я встретил себе ровню.
Агнес сделала большой глоток шампанского, чихнула, когда пузырьки ударили в нос, и высокомерно заявила:
— Моя самоуверенность по сравнению с твоей — как песчинка рядом с валуном… А теперь извини, есть вещи поинтереснее, чем обмениваться с тобой оскорблениями.
И тут Агнес наступила прямехонько на свой букет. Взглянув, не смеется ли он над ней, она в сердцах воскликнула:
— Ты был прав в одном, Гаролд Эванс: лучше бы я опоздала на самолет!
Она наклонилась, подняла многострадальные орхидеи и направилась к матери, каждой клеточкой ощущая взгляд Гаролда.
Она поговорила ни о чем с изрядным количеством гостей, пока всех не позвали под навес, украшенный гирляндами живых цветов, где стоял накрытый стол. Камерный оркестр играл Моцарта. Агнес конечно же посадили во главе стола, причем, к ее досаде, между Марком и его сыночком. А со стороны матери сидел муж тети Флоренс, тот самый, с варикозным расширением вен.
Агнес деланно улыбнулась Марку, который отодвинул ей стул, и села. Перед ней поставили тарелку моллюсков, запеченных в тесте. Торопливо сунув загубленный букет под стол, она уставилась на них.
Сильные пальцы обхватили ее локоть, и Гаролд ровным тоном произнес:
— Ты в порядке?
Агнес подняла на него глаза, пробормотав:
— Да… Просто я не помню, когда и где ела по-человечески в последний раз. Кажется, это было вчера и в Кувейте.
Гаролд взял булочку из ближайшей корзинки, разломил и протянул ей кусок. Хлеб был теплым и ароматным.
— Спасибо, — сказала Агнес довольно нелюбезно.