– Набитой дурой, – снова поправил мальчик.
– Ну, это не столь важно. – Лесли глубоко вздохнула, готовясь рассказать самое страшное. – В общем, Стейси взбесилась и ударила его мотоциклом, который держала в другой руке…
– Мотоциклом? – Складки на лбу Рассела углубились.
– Игрушечным, естественно, – торопливо объяснила Лесли. – Пластмассовым. Она на нем катает своих лохматых кукол. Такие чудные дала им имена, просто в голове не укладывается. Каша и Простокваша… – Ей показалось, что в глазах Доусона блеснули смешинки, но, приглядевшись, она решила, что просто приняла желаемое за действительное. Не о куклах следовало говорить, а скорее рассказать все до конца. Доусон терпеливо ждал, а Терри так и стоял лицом к стене. Лесли вздохнула. – В общем, этим самым мотоциклом она его и ударила… Прямо в глаз…
– Что? – Рассел подбежал к племяннику, схватил его за плечико и повернул к себе лицом. По мордашке Терри с лилово-черным фонарем вокруг глаза расплылась улыбка.
Лесли взглянула на синяк и прикусила губу. Он как будто стал темнее и больше за то время, пока она сбивчиво и по-дурацки пыталась подготовить Доусона к такому удару. Нет, не суждено мне здесь работать, пришла ей в голову печальная мысль. Он завтра же утром заявит Патриции, что не желает доверять племянника такой растяпе и неумехе. Чего доброго вообще заберет Терри из нашего садика…
Молчание затягивалось. Лесли сознавала, что уже ничего не поправишь, но, сама не понимая для чего, продолжила рассказывать. Звонче прежнего.
– Я, когда услышала вопль, чуть сама не закричала! Поворачиваюсь и вижу: бедняжка Терри держится за глаз, а Стейси испуганно моргает и крутит головой – проверяет, кто стал свидетелем ее преступления. Тут все дети притихли, даже этот семилетний Билли остановился и опустил руку с проклятой подушкой. Я побежала искать лед, но его нигде не оказалось. Келли, когда вернулась минут через пять, сразу придумала, как быть: обернула полотенцем нераспечатанный брикет мороженого и приложила его к глазу Терри. Только было уже поздно, вот и появился такой синячище… – договорила она куда более тихо.
Рассел внимательно рассмотрел лицо племянника, отечески потрепал его по голове и взглянул на воспитательницу. Та затаила дыхание.
– И часто с вами такое случается, мисс Лесли?
– Да нет же, просто сегодня был этот школьник и Келли оставила их всех на меня, – запыхавшимся, будто от бега, голосом проговорила Лесли. – Вы не думайте, что я боюсь наказания. – Она расправила плечи и посмотрела собеседнику прямо в глаза, чтобы он не решил, будто его племянника воспитывает слабачка или трусиха. – Директор, ее зовут Патриция, будет завтра с утра, – стараясь говорить более медленно и спокойно, произнесла она. – Сама я с ней не поговорила. Во-первых, потому, что у нее сегодня было дел невпроворот, во-вторых… я уже сказала, что не чувствую себя виноватой. А в-третьих, мне ужасно не хочется терять эту работу.
– Неужели тут так много платят? – поинтересовался Рассел, слегка щуря глаза.
Лесли ответила не сразу. Сначала подавила вздыбившуюся волну гнева в душе.
– По-вашему, держаться за подобную работу можно только из-за денег? – спросила она, сверкая глазами.
Он как-то странно на нее посмотрел, словно ожидал услышать все что угодно, только не такие слова.
– За подобную – не знаю, – качая головой, задумчиво ответил он. – Никогда не был воспитателем.
– А за любую другую? – В Лесли проснулся горячий спорщик. Когда речь заходила о заработках, преуспеянии и жизненных ценностях, с некоторых пор она не могла оставаться спокойной. – Значит, вы полагаете, что за работу, если за нее неплохо платят, нужно и правильно держаться, несмотря ни на что? – Она тряхнула головой и, не дождавшись, что скажет Доусон, сама ответила на свой вопрос: – Конечно! В современном мире иначе не выжить. Деньги, выгода, почет, слава – вот что ценится прежде всего. А порядочным, честным и так далее можно только казаться, верно? Даже если кто-то и догадается, что большинство твоих добродетелей ложь, то не подаст виду. Так всем удобнее… – Она резко замолчала, сознавая, что спора не получается и что Доусона ее пылкие речи по меньшей мере озадачивают. По сути, ничего особенно страшного он не сказал. – Простите, – в который раз извинилась она, тяжело опускаясь на край игрушечного лабиринта. – Это я так, о своем.
Рассел внимательно в нее всматривался.
– Нет-нет… за что вы просите прощения?