В соответствии с этой повсеместной культурной антипатией русские охотники на протяжении всего XIX века воспринимали волков (наряду с медведями) как свою основную добычу. В начале века охотники-аристократы верхом на лошадях, в сопровождении крепостных ловчих травили волков большими сворами гончих и борзых собак; это напоминало охоту на лис в Англии, но имело и принципиальные отличия. Впрочем, по мере измельчания русской помещичьей аристократии, а особенно после отмены крепостного права, охота постепенно утратила столь грандиозный размах и приобрела менее экстравагантные и более эгалитарные формы. Стремлением к поддержанию прежних традиций отчасти объясняется увлечение охотой, свойственное представителям императорской фамилии; в русских охотничьих журналах подробно описывались царские охотничьи экспедиции и перечислялось количество убитой добычи. Во второй половине столетия интерес к волкам проявляли в основном представители дворянства и интеллигенции, состоявшие в московских, петербургских и провинциальных охотничьих клубах, профессиональные охотники и звероловы (которые, однако, предпочитали более легкую и пригодную для продажи добычу), а в некоторых случаях и крестьяне, защищавшие свой скот, поскольку они имели право охотиться на землях, принадлежавших их общинам (впрочем, они часто уступали это право помещикам или членам охотничьих клубов). На фоне этих перемен, знаменовавших тесную связь между преобразованием общественного строя Российской империи и взаимодействием населения с природой, помещики и другие охотники из привилегированных классов продолжали считать, что принятая ими на себя роль защитников крестьянства требует убивать волков, в которых они по-прежнему видели желанную и труднодоступную добычу. Члены охотничьих клубов помимо ежегодного членского взноса нередко вносили дополнительную плату за участие в зимней охоте на волков, которую организовывали российские охотничьи общества в рамках кампаний по сокращению их численности. Этот разнородный набор мотиваций приводил некоторых охотников к неприятию нового «нечестного» способа борьбы с волками, который вызывал возражения не только по причине своего коренного отличия от прежних методов, но и потому, что ставил под угрозу саму идею охоты на волков: отравление волков стрихнином. Этот способ, впервые примененный в ходе кампаний по истреблению волков в Западной Европе и Северной Америке и получивший поддержку у царского правительства и ведущих специалистов по борьбе с волками, стал предметом особых разногласий во время жарких дискуссий о волках, развернувшихся в России в 1870-е годы.
В конце 1880-х 1890-х годах на фоне неутихающих споров по «волчьему вопросу» начали раздаваться отдельные голоса, которые критически оценивали свойственную русской культуре непримиримую враждебность к волкам и даже охотничью этику как таковую. Вот особенно яркий пример: Л. Н. Толстой, который до духовного кризиса, пережитого им в конце 1870-х начале 1880-х годов, увлекался охотой и посвятил двадцать страниц «Войны и мира» великолепному описанию дворянской охоты на волков, прекратил охотиться и стал пацифистом и вегетарианцем. В предисловии к статье своего друга и помощника В. Г. Черткова «Злая забава», напечатанной в 1890 году в газете «Новое время», Толстой призывал и других оставить охоту. Статья основывается на личном опыте Черткова, решившего отказаться от охоты после того, как, насмерть забив подстреленного волка, он осознал, что отсутствие сочувствия к волку разрушает его человечность (в статье подробно описывается, как он бил волка толстой палкой по переносице, а тот смотрел на него «с диким исступлением»)2.
Российское Императорское общество покровительства животным, основанное в 1865 году, на рубеже веков выпустило ряд статей и публикаций, в которых волки изображались более сочувственно. Тем самым велась полемика с отрицательными взглядами на волков, по-прежнему преобладавшими среди охотников и в обществе. Особенно резкой критике подвергались такие явления, как состязания по волчьей травле, когда соревнующиеся стаи борзых преследовали, грызли и часто насмерть разрывали волков, предварительно пойманных и посаженных в клетки, откуда их выпускали на арену перед зрителями. Подобные зрелища были попыткой возродить псовую охоту, распространенную в более раннюю эпоху; но на фоне изменившегося социального и культурного ландшафта эта попытка выглядела искусственно и встретила закономерную критику со стороны нарождавшегося в России гражданского общества, представители которого, в том числе такие известные писатели, как А. П. Чехов, видели в этом символ русской отсталости и жестокости. Развитие естествознания, стремившегося рассматривать российскую флору и фауну с научных позиций, также способствовало борьбе с укоренившимися фольклорными представлениями о волках (особенно бешеных) как оборотнях и даже вампирах. Создание Л. Пастером вакцины против бешенства и оперативное открытие в течение последующего десятилетия антирабических станций по всей Российской империи, совпавшее по времени с сокращением популяции волков в Европейской России вследствие мероприятий по их уничтожению, также помогли несколько ослабить тот ужас, который волки вселяли в русских крестьян. Впрочем, несмотря на эти культурные преобразования, враждебное отношение к волкам и страх перед бешенством сохранялись в русской культуре на протяжении всей царской эпохи и в послереволюционный период. Подавляющее большинство русских по-прежнему видели в волках угрозу, которую следует избегать и при возможности искоренять.
Илл. 2. Хищные волки, напавшие на проезжающих. Лубок (1894). Image copyright Grafika
Решение столь обширного комплекса взаимосвязанных исторических, культурных, экологических и иных многоаспектных вопросов представляет собой труднейшую задачу. Каковы, например, сходства и различия в отношении к волкам, свойственном, с одной стороны, сельским жителям, которые занимались натуральным хозяйством (и детально знали местную действительность, но при этом находились под влиянием фольклора и суеверий), а с другой стороны охотникам-дворянам и представителям зарождавшегося в России научного сообщества (которые опирались на обширный круг более «авторитетных» точек зрения, принадлежавших в том числе иностранным писателям и ученым)? Как первые российские профессиональные медики относились к народным средствам, которые применялись для борьбы с бешенством до и во время перехода к пастеровскому методу вакцинации, быстро вытеснившему все другие методы, и как необразованные простолюдины воспринимали официальные медицинские учреждения и местных целителей? Как менялось отношение к дикой природе в XIX начале XX века, когда Европейская Россия становилась все более «цивилизованной», а популяция диких животных сокращалась, и какую роль это сыграло в изменении отношения к волкам? Воспринимались ли эти разнообразные вопросы в России иначе, чем в Западной Европе и других зарубежных странах, в том числе в Америке, жители которой также имели дело с крупной популяцией волков?
Рассматривая эти методологические и концептуальные проблемы, я буду опираться на широкой спектр научных знаний, в том числе на такие активно развивающиеся дисциплины, как экокритицизм и исследования животных (animal studies), которые недавно начали сближаться со славистикой, а также на работы по истории окружающей среды. Хотя эта книга посвящена прежде всего истории культуры, я буду выборочно обращаться к длительным и обстоятельным дискуссиям о волках, происходившим в области биологии дикой природы и природоохранной биологии. Следует отметить, что между западными и российскими исследователями, занимавшимися волками, происходил сравнительно малый взаимообмен идеями, особенно в областях, не имеющих прямого отношения к зоологии. Одна из моих главных целей состоит в устранении этого пробела с помощью привлечения методов современной западной науки для анализа исторического значения волков в императорской России.