Я реагирую мгновенно:
Послушайте, жизнь моей семьи будет препарирована в СМИ. Гез слишком публичен и одиозен, судьи его ненавидят, он усугубит ситуацию
«Усугубит ситуацию?» Тео, Нина подозревается в убийстве. Нам нужен лучший из лучших, то есть Гез. Я знаю его много лет и могу связаться с ним напрямую. Уверен, он возьмет это дело.
Что меня и пугает Хотя у нас нет выбора.
Нам нужен кто-то надежный, и очень быстро. Юрист, который «не упустит ни кусочка» и окажется на высоте положения.
Что толку колебаться иного решения на данный момент нет.
Хорошо, свяжитесь с ним.
Лашом объясняет мне, что адвокат может увидеться с клиентом и получить доступ к материалам дела через двадцать один час с момента задержания. Он подтверждает то, что сказал мне Матье: ничто не обязывало полицию сообщать мне о случившемся, и почему они решили это сделать, понять трудно. Лашом обещает перезвонить, как только поговорит с Гезом, и вешает трубку. Я отправляю сообщение Матье, чтобы успокоить его, а заодно убедить себя, что сделал лучший выбор.
* * *
Через час я подъезжаю к окраинам Авиньона. Навигатор велит мне ехать по кольцевой дороге до впадения в Рону реки Дюранс; здесь и расположилась больница, где лежит мать. В 9:30 утра я въезжаю на парковку. Окружающий пейзаж, несмотря на несколько деревьев и зеленые газоны, выглядит мрачно и грустно. Больничные корпуса-параллелепипеды разной высоты напомнили мне геометрические фигуры из «Тетриса» (я играл в него подростком), только цветов поменьше.
Паркуюсь возле сборного домика, выхожу из машины. У меня кружится голова; реальность лишь сейчас обрушивается на меня в полную силу, и я осязаемо представляю последствия. Даже с лучшим адвокатом в мире мама попадет в тюрьму. Если представить смягчающие обстоятельства но какие, когда я даже не знаю, кто жертва! какой минимальный срок ей грозит? Пять лет? Десять? Понятия не имею.
Выкурив еще одну сигарету, я направляюсь в больницу. Сообщаю в регистратуре, что приехал навестить мать. Администратор за стеклянной стойкой объясняет мне, что посещения разрешены с 13:00.
Вы не знали об этом?
Я колеблюсь, изображаю смущение:
Моя мать была госпитализирована вчера при особых обстоятельствах. Ее имя Нина Кирхер.
Медичка вздрагивает. Она в курсе. Очевидно, вся больница уже в курсе.
О, да Я иду Сейчас приглашу кого-нибудь из руководства. Пожалуйста, подождите минутку, говорит она, кивнув на пластиковые кресла у входа.
Я сажусь рядом с большим фикусом, который выглядит таким же подавленным, как и я. Долго ждать не приходится через пять минут ко мне подходит мужчина моего возраста в костюме и представляется: он входит в состав руководства больницы, но я не улавливаю, какую роль он там играет.
Вы сын мадам Кирхер?
Да.
Думаю, вам сейчас очень тяжело, говорит он с сочувствием.
Что случилось?
Мужчина смотрит на меня, не зная, с чего начать.
Ваша мать поступила в отделение вчера во второй половине дня. Вы знаете, что в настоящее время проводится полицейское расследование?
Я киваю.
Я только что прибыл из Парижа, полиция связалась со мной вчера поздно вечером.
Понимаю.
Я хотел бы ее увидеть.
Он откашливается, все еще сомневаясь, как поступить.
Мне очень жаль, но ваша мать не в состоянии принимать посетителей, да и полиция Он умолкает и отводит взгляд.
Она задержана, так? Поэтому я не могу ее увидеть?
Мне жаль, но это все, что я уполномочен вам сообщить.
Речь идет о моей матери! Мне все равно, в чем ее обвиняют. Если она госпитализирована, значит, на то есть причина. Я всего лишь хочу ее увидеть, просто увидеть!
Послушайте, вы, конечно, имеете право узнать подробнее о состоянии здоровья нашей пациентки, но над остальным я не властен, о чем очень сожалею. Я отведу вас к врачу, который ведет ее; он вам все объяснит. Договорились?
Я не хочу устраивать сцену; киваю и следую за ним. Мы поднимаемся на лифте на второй этаж, идем по бесконечному белому коридору. Длинные цветные стрелки на полу указывают направление к различным отделениям. Администратор ведет меня в небольшие комнаты, оборудованные компьютерами, но на офисы не похожие, где мне приходится ждать доктора почти четверть часа. Появляется дружелюбный бородач, явно предпенсионного возраста. На шее у него висят на цепочке очки без оправы. Произнеся несколько банальностей, он начинает задавать вопросы. «Есть ли у вашей мамы хронические болезни?.. Она когда-нибудь страдала психическим расстройством?.. Была ли жертвой кризисов в последние годы?..» Отвечаю лаконично, не понимая, куда клонит медик. Наконец он сообщает, что мою мать привезли в отделение неотложной помощи с поверхностными ранами на руках, нанесенными, видимо, ножом. Я понимаю, что он ограничится констатацией фактов, подробности хода событий ему неизвестны, потому что это вне его компетенции. Он сообщает мне, что ее доставили на скорой в сопровождении двух полицейских. Она не могла идти и до сих пор не произнесла ни единого слова.
Ни одного, повторяет медик, желая убедиться, что я все правильно понял. «Когнитивное оцепенение», «потеря двигательной инициативы», «полное расстройство речи» вот термины, которые он употребляет. Видя мое перевернутое лицо, пытается успокоить меня, как умеет:
С чисто физиологической точки зрения ваша мать, скорее всего, не страдает. Мы сделали компьютерную томографию, и результаты не показали никаких отклонений. Ее состояние результат сильнейшего посттравматического шока.
Нетрудно понять, что так отреагировал ее мозг на попытку убить человека. Медик откашливается и говорит:
Тотальное оцепенение явление необычное, но и не исключительное. Мы все по-разному реагируем на потрясения. Одни больные не сдерживают эмоции, другие подавляют их. В случае с вашей матерью мы столкнулись с гипореакцией, которая транслирует страдание от того, что Он колеблется в течение двух-трех секунд, прежде чем продолжить. Умышленно или непреднамеренно спровоцировала инцидент.
На это мне ответить нечего.
В одном я уверен, мистер Кирхер: ваша мать не симулирует свое состояние.
Почему вы мне это говорите?
Иногда мы госпитализируем пациентов, замешанных в уголовных преступлениях: некоторые притворяются, разыгрывая дурачков или чокнутых. Вашу мать прошлой ночью осматривал психиатр; смоделировать такое состояние перед профессионалом практически невозможно.
Как долго это продлится?
У меня нет ответа. Как правило, так называемая острая фаза длится от нескольких часов до нескольких дней. Но абсолютного правила нет: одни расстройства оказываются временными, другие переходят в хронические формы.
Врач надевает очки и тут же их снимает жест, отражающий желание закончить трудный разговор.
Мне нужно ее увидеть.
Ваша мать заснула всего несколько часов назад и до сих пор не проснулась. Мы не можем ее беспокоить.
Я знаю, что полиция запретила посещения они не хотят, чтобы мама вступала в контакт с кем бы то ни было.
Я не полицейский, господин Кирхер. Ваша мать для меня пациентка, такая же, как и все остальные.
Ну так позвольте мне увидеть ее, всего на минуту. Я проехал семь часов и не могу уйти просто так.
Доктор избегает моего взгляда, трет щетинистые щеки. Я прямо-таки вижу, как в его голове вращаются какие-то шестеренки; кажется, он осознал, что и так наговорил лишнего.
Следуйте за мной, в конце концов неохотно бросает он.
Мы минуем два коридорных перекрестка; я ожидаю увидеть полицейского у дверей палаты моей матери, но там никого нет. Я радуюсь, наивно сочтя это хорошим знаком, но чуть позже узнаю, что некоторые люди, находящиеся в больнице под стражей, нередко остаются без присмотра, особенно ночью.