На последней фразе Ася вдруг задохнулась и схватилась руками за отвороты теплого махрового халата, будто застряло что–то очень больное и горькое у нее в глотке. Света посмотрела на нее, испуганно моргнув, и тихо совсем, будто уступив уже и сдавшись, еле слышно прошелестела:
— Но так же нельзя жить, мамочка! Нельзя, нельзя…
Потом вдруг отчаянно всхлипнула, обхватив руками голову и ткнулась лбом ей в плечо, и через секунду они обе уже плакали в голос, и обнимались, и вытирали пальцами одна у другой слезы со щек.
— Дурочка ты моя маленькая! Светочка! Ну что же делать теперь, если так жизнь сложилась? – с трудом выговаривала сквозь частые всхлипывания Ася. – И не надумывай себе ничего! Жанночка нас любит, очень любит… Мы столько лет вместе…Ты все, все себе придумала… Неправда все это, Светочка…
— Мамочка, ну не надо так унижаться, прошу тебя! – перебивая ее и мотая головой из стороны в сторону, причитала Света. — Это же невыносимо, в конце концов! Как ты этого не понимаешь–то? Да лучше вообще не надо мне никакого образования, я лучше работать пойду… Или сама поступлю…
— Замолчи! — вдруг резко перестав плакать, оттолкнула от себя дочь Ася. – Замолчи лучше! И в голове даже такого не смей держать! Работать она пойдет! Еще чего не хватало! Кем ты пойдешь работать без диплома? На рынке в палатке стоять? Или, может, к станку встанешь? И думать даже не смей!
— Мам, да я сама поступлю…
— Не говори ерунды! Никуда ты сама не поступишь. Ты будешь делать то, что подобает делать в нашем с тобой положении! Так надо, Света. Надо – и по магазинам с Жанночкой будешь ходить столько, сколько ей захочется! Надо – и посуду грязную будешь мыть на даче, и улыбаться, и дружить, и быть нужной и полезной. Надо просто знать свое место в жизни, понимать его и ему соответствовать. И надо уметь быть благодарной, Света. А все остальное – твои глупые выдумки. Чушь собачья…
— Нет, мама, не чушь, не чушь…
— Хватит! Хватит, я сказала! — уже совсем истерически закричала Ася и заколотила ладонями по кухонному столу. — Ты что, до белой горячки меня довести хочешь, дрянная девчонка? Мало мне достается в жизни, да? Мало я устаю? Мало из–за вас нервничаю? Ты хочешь, чтоб у меня еще и сердечный приступ случился? Этого ты хочешь? Этого?
И она действительно схватилась за сердце и, согнувшись, сопровождаемая в спину перепуганным Светиным взглядом, ушла к себе в комнату. Оттуда уже услышала, как вскоре хлопнул входной дверью вернувшийся домой Пашка, как долго шептался о чем–то с сестрой на кухне, как разбрелись они по своим комнатам и затихли, наконец.
Сон долго не шел к ней в эту ночь. Спать хотелось смертельно, но сон не шел. Не впускали его, видно, вовсю разгулявшиеся в ней тревога, страх да озабоченность, заняли, оккупировали внутри все свободное пространство и отгоняли вожделенный и сладкий сон–отдых, и заставляли ее напрягать шею, плечи, и дрожать веками, и сжимать изо всей силы в кулачки ледяные ладони. А под утро, когда, наконец, сон отвоевал–таки в ней себе маленькое пространство, привиделся ей совсем уж полный кошмар – куда там гениальному Спилбергу с его неуемными фантазиями. Снилось ей, как Жанна всем своим мощным туловом переселяется в хрупкую Свету, как юное лицо ее семнадцатилетней дочери становится лицом ее подруги: вот уже и глаза из серо–голубых и наивных стали темно–карими, жесткими и властными, вот розовые Светины губы окрасились в темно–багровый цвет дорогой французской Жанниной помады, а вот и рука ее поднимается вверх характерным резким Жанниным жестом и грозит ей, Асе, толстым пальцем с намертво вросшим в него кольцом с крупным черным бриллиантом…
***
3.
А утро свое она проспала. Соответственно проспали и Павлик со Светой – привыкли уже, что мать их все равно разбудит, и дрыхли себе в удовольствие. Умчались все по своим делам, не позавтракав даже – Ася на работу, Света в школу, Павлик в институт… Ругая себя на чем свет стоит, Ася влезла в переполненную маршрутку и под недовольные восклицания водителя–кавказца поехала «стоя», чуть согнув ноги в коленках и упершись головой в потолок. Да и какая разница – при ее росте можно и в маршрутке удобно устроиться. Если б не высокие каблуки, вообще пряменько бы стояла, и коленки бы не пришлось подгибать…
На работу ей опаздывать никак было нельзя. Такие обстоятельства сложились, что просто никак. Потому что в рекламном агентстве, где она занимала вот уже пять лет скромную должность офис–менеджера, происходила в этот момент самая настоящая революция, то есть смена власти. Правда, она была скорее розовой, эта революция, поскольку власть перешла всего лишь от мужа к жене, но если учесть при этом все сопутствующие нехорошие детали, то обстановка в офисе, если уж следовать этим грустным аналогиям, напоминала наступление жестокого постреволюционного диктаторского режима.