— Ты не так поняла, мама. — Муся вскочила, опрокинув на скатерть свой чай. Отвратительно бурое пятно коснулось своим рваным краем лежавшей на столе правой руки Марии Лукьяновны, и она поспешила убрать ее под стол. — Я… мы пришли сказать тебе, что уезжаем отдыхать на Черное море. На три недели. Да, любимый?
И снова этот искрящийся радостным восторгом взгляд, его ответная — нежная — улыбка.
— Я прошу прощения. — Он достал из кармана рубашки белоснежный носовой платок и накрыл им пятно на скатерти. — Мы хотим просить вашего разрешения… То есть я прошу, чтоб вы отпустили вашу дочь со мной. Поверьте, с ней не случится ничего дурного. Я не отпущу ее от себя ни на шаг.
«Уже случилось! — так и хотелось выкрикнуть Марии Лукьяновне, но она заставила себя молчать. — Случилось то, чего я боялась больше всего на свете».
— Вы хотите сказать, что заберете Марусю с собой просто так, будто она какая-нибудь… — она не осмелилась произнести это слово.
— Молчите! — Он перебил ее решительно, но не грубо. — Я люблю вашу дочь. Она стала для меня… очень дорогим и близким человеком. Самым дорогим и близким.
— Но я вижу вас впервые. Я не знаю, кто вы. Вполне вероятно, что вы обыкновенный распутник, соблазняющий молоденьких девочек. — Голос Марии Лукьяновны даже ей самой казался чужим и грубым. Она ненавидела себя за слова, которые только что сказала. Но она готова была повторить их еще, еще и еще.
— Я вас понимаю. Я сам думал бы точно так же на вашем месте. У меня нет никаких доказательств того, что я, как вы выразились, не распутник, соблазняющий молоденьких девочек. Вы должны поверить мне на слово, Мария Лукьяновна.
— Еще чего! Маруся, сию минуту причешись и переоденься. Ты похожа на панельную…
Она не успела докончить фразу, потому что этот Вадим Соколов вдруг вскочил и схватил ее за руку. Боль была нестерпимо жгучей. Она разрыдалась.
— Мама, мамочка, что с тобой? — слышала она сквозь собственные рыдания удивленный, но отнюдь не сострадательный голос дочери. Она попыталась совладать с ними, но ее начала бить дрожь. Мария Лукьяновна пришла в себя на диване, аккуратно укрытая пледом, увидела над собой бледное и невозмутимо спокойное лицо старшей дочери.
— Где Мария? — одними губами спросила она.
— Она сейчас вернется. Я послала их в аптеку за камфарой и но-шпой. Мама, тебе нельзя вставать. У меня подозрение, что это микро…
— Черт с ним! — Мария Лукьяновна решительным движением спустила на пол ноги и простонала — в груди словно кто-то ворошил раскаленные угли. — Ты не должна была отпускать ее с этим… негодяем.
— Но она вернется через пять минут. Не смей вставать, мама!
Мария Лукьяновна оттолкнула старшую дочь и направилась к окну, с трудом переставляя онемевшие ноги. Она оказалась у окна в тот самый момент, когда у калитки затормозила белая «Волга», из которой выскочила Муся и помчалась к дому, держа в вытянутой руке коробки с лекарствами. Мария Лукьяновна попятилась к дивану. Ею внезапно овладело полное бессилие и равнодушие к тому, что будет.
«Надо написать Василию. Может, он сумеет повлиять на Марию, — думала она, распластав на диване свое тяжелое, словно налитое свинцом тело. — А вообще, какая разница? Я все равно уже потеряла ее, потеряла…»
— Я бы на твоем месте не уезжала. Постарайся взглянуть на себя со стороны — такое впечатление, словно ты сошла с ума. Да, этот твой Вадим очень красивый и обаятельный мужчина. И, мне кажется, очень мужественный. Но одного этого недостаточно. Как ни верти, он солдафон, а у них у всех в мозгах ограничитель. Ну, прочитал в свое время десяток книжек, может, даже сходил пару раз в Большой — среди военных это модно.
— Мы с тобой никогда не были в Большом театре.
— Мы с тобой выросли в интеллигентной семье. В нашем доме всегда звучала серьезная музыка, собирались интересные люди. Твой отец был поэтом.
Муся удивленно посмотрела на сестру.
— Был? Мне кажется, он им и остался.
Нина виновато опустила голову.
— Прости. Само собой вырвалось. Хоть он и подлец, я последнее время поняла, что многое отдала бы за то, чтобы увидеть его, поговорить, просто прижаться к нему. Мне кажется, ты бросилась на этого летчика потому, что тебе с детства не хватало мужской — отцовской — ласки.