К любви приливам и отливам
Должны мы мудро привыкать
И верить — жарких чувств порывы
Вернутся вскоре к нам опять.
Пусть сердце — маленький кораблик —
По ветру парус развернет,
Волне поверит своенравной
И в море верный путь найдет…
Слишком сентиментально? Когда Рейвен сочиняла песню, она не думала так. Сейчас она пела то, чего не исполняла несколько лет. Это было время, когда она выступала вместе с Брэндоном. Как гармонично низкие тона ее голоса сливались с его чистым спокойным голосом. Потом, если эту песню передавали по радио, она выключала его, и решила никогда больше не записывать ее для альбомов и не исполнять на концертах. Сейчас же ей необходимо было воскресить воспоминания о работе с ним, чтобы посмотреть в лицо реальности и убедиться, что сможет сотрудничать с ним, спрятав глубоко в сердце свое чувство к нему. Осталось всего две недели, чтобы решить, удастся ли ей быть такой.
Она не изменила своего решения работать с ним, но боялась повторения прошлого. Не потому, что прошлое оставило шрам в ее душе, больше всего она страшилась самой себя, того, что помимо воли ее неудержимо тянуло к нему.
— Я давно не слышал, чтобы ты это пела.
Застигнутая врасплох, Рейвен резко обернулась и увидела своего друга-музыканта Марка Риджли.
— Ох, Марк! — У нее вырвался вздох облегчения. — Ты перепугал меня, появившись сзади. Я не знала, что тут кто-то есть.
— Мне не хотелось останавливать тебя. Я слышал эту песню только, когда ты пела ее с Карстерсом. — Марк вышел из тени кулис и подошел к ней. У него за спиной висела гитара. Это было характерно для него. Его редко видели без инструмента. — Эта песня — одна из лучших твоих вещей. Только, думаю, ты не захочешь петь ее с кем-нибудь другим.
Рейвен удивилась тому, что он оказался таким догадливым. Разумеется, у Марка были основания так думать.
— Да, полагаю, что не захочу. Пока. Ты пришел сюда порепетировать?
— Я звонил тебе домой. Джули сказала, что, возможно, ты здесь.
Марк подошел к ней и, поскольку на сцене не было стульев, сел на пол. Рейвен опустилась рядом с ним, скрестив ноги. С этим человеком она чувствовала себя непринужденно, впрочем, как и с любым другим музыкантом.
— Я рад, что ты приходишь сюда. Я тоже испытываю необходимость прочувствовать театр до начала представления. Все остальные оркестранты обсуждают будущее выступление.
— Где мы сейчас? В Канзас-Сити? Господи, как я ненавижу самолеты! Снуешь как челнок — то туда, то сюда. После гастролей только дня через два начинаешь приходить в себя.
Музыкант быстро перебирал струны своей гитары. Он смотрел на руки Рейвен, лежащие на коленях, — золотисто-коричневые от загара и такие хрупкие. Сквозь кожу просвечивали голубые жилки. Ногти не длинные, хорошей формы, покрытые светлым лаком. На пальцах никаких колец. Руки лежали неподвижно, значит, она сейчас уже не нервничает, как тогда на приеме. Теперь она была спокойна.
— Надеюсь, эта поездка пройдет хорошо, — продолжила разговор Рейвен. — «Стеклянный дом» отлично разогревает публику. И наша группа стала еще более слаженной, хотя мы потеряли Келли. Новый бас-гитарист хорош, как считаешь?
— Да, он отлично знает свое дело, — заметил Марк.
Рейвен рассмеялась и дернула его за бороду.
— Дай мне попробовать.
Марк с готовностью скинул ремень гитары через плечо и передал ее Рейвен. Она играла лучше среднего, хотя музыканты группы частенько по-доброму смеялись над ее игрой. В ответ она периодически пугала их планами присоединиться к группе в качестве гитариста.
Рейвен до сих пор любила творить музыку при помощи шести струн. Это ее успокаивало. Было что-то глубоко личное в том, чтобы прижать инструмент потеснее, почувствовать вибрации, отдающиеся в тело. После второго ошибочного аккорда подряд Рейвен вздохнула и наморщила нос в ответ на усмешку Марка.
— Давно не практиковалась, — пожаловалась певица, возвращая инструмент.
— Может гитара расстроена? — Марк пробежался по струнам. — Вроде все нормально.
— Мог бы и соврать для моего успокоения. Хорошо что ты музыкант, в политике ты бы не преуспел.
— Слишком много поездок, — сказал Марк.
Пальцы снова ловко перебирали струны. Ему нравилось, как она смеется, как гулко разносится смех по пустому театру.