— Он реагирует на ласку? — поинтересовался Дерек.
— К сожалению, я не знаю, на что он реагирует, а на что — нет, мистер Макгилл.
Для Сабрины бытие ее маленького Николаса все еще представляло непостижимую тайну. Еще более загадочными были для нее протекавшие в голове у такого крохи мыслительные процессы.
— Как вы узнали, что Николас отличается от других детей? — спросил Дерек так мягко, что сам удивился вкрадчивым интонациям, прозвучавшим в его голосе.
— Странный вопрос. Каждый ребенок неповторим и отличается от других. Даже у таких крох имеются и свои достоинства, и свои слабости.
— Каковы же достоинства Николаса?
Она с минуту обдумывала вопрос Дерека, а когда заговорила, глаза у нее увлажнились.
— У него очаровательная улыбка и бесконечные запасы любви.
У Дерека сжалось сердце.
— Он унаследовал эти качества от своей матери?
Она моргнула, сжала губы, и лицо ее приняло прежнее бесстрастное выражение.
— Возможно.
— Но сейчас вы улыбаетесь не так часто, как прежде?
— Верно.
— Можете рассказать, почему?
Сабрина глубоко вздохнула и отрицательно покачала головой:
— Есть вещи, о которых не рассказывают.
— Мне всегда казалось, что кое-чем лучше поделиться, нежели хранить в себе.
Опустив голову, она потерлась щекой о гладкий лобик ребенка. Молчание стало затягиваться. Дерек уже было подумал, что ему сию минуту укажут на дверь, но тут женщина заговорила снова:
— У всех есть проблемы. В мире полным-полно всякого несчастья и одиноких сердец. Некоторые люди находят утешение в том, что делятся своими горестями. — Сабрина помолчала, а потом, понизив голос, добавила: — А некоторые пытаются справиться со своими заботами сами.
— Вам так больше нравится?
— Мне просто ничего другого не остается.
— Но почему? Если мне удастся пролить свет на источник ваших проблем и печалей, быть может, вам станет от этого легче?
— Сомневаюсь, — пробормотала она, впервые хотя бы отчасти признавая тяжесть своего положения. — Медицина — наука несовершенная, а врачи — не волшебники. И сколько бы мы с вами ни высвечивали мою проблему, дефект мозга — есть дефект мозга, и ни медикаменты, ни слова его не излечат.
— Пусть так, но общение с другими людьми поможет вам справиться с вашей бедой.
В ее глазах блеснуло любопытство.
— Так вот, значит, каким образом вы врачуете людскую боль?
— Скажем так: это один из возможных путей.
— Неужели вам и вправду доводилось помогать людям?
— Я тешу себя этой мыслью. Бывает, мы, репортеры, так разворошим иную проблему, что властям просто ничего не остается, как обратить на нее самое пристальное внимание.
По губам Сабрины скользнула слабая улыбка, что несказанно удивило Дерека. Уж она-то имела полное право цинично относиться ко всему на свете, но, как это ни странно, ни обозленной, ни циничной она не была. Доброжелательность — вот то самое слово, каким можно было охарактеризовать ее отношение к миру. Эта мысль пришла в голову Дереку уже во второй раз, окончательно утвердилась в его сознании и затронула его сердце.
Некоторое время они молчали, потом Сабрина спросила:
— А вы знаете, что я пишу?
— Я знаю только, что вы родились в писательской семье.
Ее губы снова дрогнули в улыбке.
— Вы хорошо информированы.
Усмешка на мгновение придала ей беззаботный вид, и это еще больше украсило ее. Черты ее лица смягчились, крохотные морщинки в уголках рта разгладились, а сковывавшее ее напряжение исчезло.
— Вы тоже пишете романы в стиле «вестерн», как и ваш отец? — осведомился Дерек.
Она покачала головой.
— Ни вестернов, ни научно-фантастических романов, на которых специализируется моя мать. И романов ужасов, как мой брат, я тоже не пишу. Я вообще белая ворона в семье. Мое поле деятельности статьи и очерки, короче говоря, публицистика. Я писала для журналов. Но лучшую мою вещь я так и не опубликовала, хотя очень ею гордилась.
— И что же это за вещь? — поинтересовался Дерек.
Она молчала некоторое время и только пристально смотрела ему в глаза.
— Это была статья о жене одного крупного бизнесмена, которого обвинили в изнасиловании и убийстве любовницы. В этой истории меня более всего интересовали чувства жены. Когда статья была закончена и я собиралась передать ее редактору, у меня вдруг появилось ощущение, что я не имею права это публиковать. Бедная женщина и без того достаточно настрадалась. Ее репутация и репутация ее детей были выпачканы в грязи, и я полагаю, им меньше всего хотелось, чтобы кто-то принялся рассуждать об их несчастье со страниц журнала. Они желали одного: покоя и безвестности, чтобы получить возможность начать жизнь сначала.