Кстати, надо рассказать ему, что он свистит во сне. Не храпит, а именно свистит. Может, от этого не очень приятного знания импозантности-то поубавится немного…
Видимо, ее короткая, но злая мысль каким-то образом долетела до спящего сознания Вадима, и в следующую секунду сонный свист неожиданно прекратился, сменившись коротким резким всхрапом. Таким громким, что она вздрогнула. Вздрогнул и Вадим, просыпаясь. Поднял слегка оплывшее лицо от подушки, потер ладонью глаза. Потом глянул на нее коротко, с плохо скрываемой досадой, тяжело вздохнул, нехотя поднялся с постели. Что ж, понятно. Значит, капризничать будем. Достоевщина, значит, с утра отменяется.
— Где мой халат, Бася? Почему ты все время уносишь из спальни мой халат? Я что, должен все утро заниматься его поисками, по-твоему?
— Да вон твой халат, успокойся…
Она протянула руку в сторону пуфика, где лежал Вадимов халат. Чистый, наглаженный, аккуратно свернутый.
— Хм… Откуда я должен знать, что это халат? И что за маргинальное выражение ты сейчас употребила — успокойся? Это что, сленг такой?
— Почему — сленг? Все так говорят…
— Нет. К счастью, не все так говорят. А нормально развернуть его нельзя было?
— Зачем?
— О господи…
Вяло махнув в ее сторону рукой, Вадим потянулся к халату, встряхнул его почти с остервенением, так что он развернулся воротом вниз. Бася сунулась было ему помочь, но наткнулась на его сердито выставленный локоть — отстань, мол. Да еще и рукав халата, когда Вадим развернул его, чтобы набросить на плечи, обидно прилетел ей в лицо. Будто оплеуху дал. Нет, для утренних капризов — это уже перебор…
— Вадим! Я не понимаю, на что ты злишься? Ты еще проснуться не успел, а уже злишься!
— С чего ты взяла, что я злюсь? Я спокоен, как никогда. Ты же мне посоветовала успокоиться, вот я и спокоен.
— Послушай, Вадим… Я не понимаю, что происходит! Я… Я просто теряюсь, когда ты такой… По-моему, я ни в чем перед тобой не виновата. Ты же сам… Ты же только под утро пришел… А ведешь себя так, будто это я…
Завязав пояс, он развернулся к ней медленно, глянул с досадой. Очень обидно глянул. Потому что ни капли ожидаемой виноватости не выплеснулось из этой досады. А порция холодного вежливого изумления выплеснулась изрядная. Такая изрядная, что ясно стало: со слезами не совладать. Они и без того наготове уж были.
Вот и подбородок задрожал сам по себе, и в носу защекотало, и лицо некрасиво поехало вниз. Не удержать.
— О боже… Только вот слез с утра не надо, прошу тебя! — страдальчески выставил Вадим впереди себя ладонь, отвел взгляд от ее лица. — Ты же знаешь, я не выношу! У меня очень трудный день впереди, прошу тебя, пожалуйста! Давай семейные сцены на потом отложим, если уж они тебе так необходимы! Я вечером приду, и ты будешь хлопотать эмоциями столько, сколько тебе угодно.
— Не надо так, Вадим… И вовсе я не собираюсь ничем… хлопотать…
— И правильно. И не надо. Потому что плакать ты совершенно не умеешь. А если не умеешь, то и не берись. Женские слезы — это своего рода искусство, знаешь ли. Плакать тоже надо уметь красиво. А ты… Ты посмотри на себя — расквасилась, как сирота казанская.
— Как умею, так и плачу! Я ж не актриса, я обыкновенная женщина…
— Да. Ты действительно не актриса. Ты всего лишь домохозяйка. И не надо стараться копировать свою знаменитую тезку, тебе до той полячки ой как далеко!
— Да никого я не копирую!
— Не будь смешной, милая… Копируешь, еще как копируешь.
— Но ты же сам! Ты же сам про это сходство только и говоришь! Ты же мне твердил всегда, что я на нее очень похожа, что тебя это ужасно заводит!
— Ну что ж, было дело, не отрицаю… — хмыкнул Вадим, скользнув по ней оценивающим и уже совсем не досадливым взглядом. — Внешнее сходство с той актрисой у тебя определенно имеется, этого, как говорится, не отнимешь… Но, повторяю, ты совершенно зря стремишься использовать ее манеры, тебе до нее далеко! У тебя… экстерьер не тот. Сходство есть, а изюминки нет… Интересно, отчего это твоей маме вздумалось в свое время назвать тебя Барбарой? Для тех времен имя вообще экзотическое. Надо же думать про последствия, когда даешь имя ребенку…
Он вздохнул и замолчал, будто искренне огорчился отсутствием в жене той самой изюминки, отделяющей ее от киношного образа. Бася тоже молчала, стояла, зажав нос дрожащими пальцами, пытаясь удержать рвущиеся наружу судорожные всхлипы. Нет, не удержать… Знала она за собой такой грешок — если уж скопилось внутри унижение, обязательно слезами наружу вырвется. Такое вот свойство организма. Плохое, наверное. У других унижение вызывает правильные эмоции: от взрыва ущемленного достоинства к ярости и гневу, а у некоторых и до рукоприкладства, бывает, доходит, а у нее — только слезы. И вот в чем парадокс! Ладно бы организм этими слезами от унижения очищался — так нет ведь. Все там, внутри, остается. А это — плохой признак. Потому что накопление обиды ни к чему хорошему в семейных отношениях в принципе привести не может.