– Все хорошо, – выдохнула Аманда. Чего бы она не сделала, чтобы из глаз дочери исчез этот ужасный страх! – Я так рада, что ты здесь. – И молю простить за то, что совсем скоро должна буду покинуть тебя. Навсегда. – Извини, если напугала. Уже успокоилась?
Страх не отпускал Шаннон, металлическим обручем обхватив горло, но она качнула головой, соглашаясь со словами матери. Шаннон почти уже привыкла к чувству страха, оно было с ней неразлучно с той самой минуты, как в ее конторе в Нью-Йорке раздался телефонный звонок и ей сообщили, что мать умирает.
– Тебе больно, мама?
– Нет, нет, не беспокойся. – Аманда опять сумела сделать глубокий вдох. Боль была с ней – ужасная боль, она не прекращалась ни на миг, но Аманда ощутила прилив сил. Сейчас они были особенно нужны, чтобы сказать наконец-то, что должна была сказать уже давно, но все не могла решиться. Даже за те несколько недель, что ее дочь находилась с ней неотлучно. Однако больше ждать нельзя. Времени не остается. Почти не остается.
– Можно мне немного воды, дорогая?
– Конечно, мама.
Из кувшина, стоящего на столике, рядом со специально оборудованной кроватью, Шаннон налила воду в пластиковый стаканчик, опустила в него соломинку и поднесла матери, предварительно приподняв изголовье. Вся комната в этом комфортабельном доме походила на больничную палату – таково было желание Аманды, она хотела умереть в своем доме, в собственной кровати.
Тихо играла музыка. На столике лежала книга, которую принесла с собой Шаннон, чтобы почитать матери вслух, но про которую забыла, испуганная видом больной и ее стонами, когда та с трудом пробуждалась от своего странного сна.
Когда Шаннон бывала одна, она старалась убедить себя, что матери становится лучше, что с каждым днем та выглядит бодрее. Но стоило лишь взглянуть на ее землистого цвета кожу, на страдальчески опущенные уголки рта, на тускнеющие глаза, как с неодолимой ясностью она понимала: надежды нет – конец близок.
Ей оставалось только одно: сделать так, чтобы последние дни матери были не столь мучительны – в чем помочь мог один лишь морфий, да и тот был не в силах унять боль, она все равно точила измученное, обессилевшее тело.
Шаннон вдруг поняла, что больше не выдержит. Ей нужна минута, всего минута, чтобы побыть одной и вновь обрести утраченную смелость смотреть в глаза надвигающемуся, неизбежному.
– Пойду принесу тебе свежий платок для лица, – сказала она.
– Спасибо.
«Это даст мне возможность, – подумала Аманда, – с божьей помощью собраться с мыслями и найти правильные слова, которыми я смогу выразить то, что решила наконец сказать».
Глава 1
К этой минуте Аманда внутренне готовилась много лет, втайне надеясь, что она никогда не наступит. Ведь то, что можно считать честным и справедливым по отношению к одному из двух мужчин, которых она любила в своей жизни, было бы жестоким и неправедным в отношении другого. В любом случае.
Но сейчас никого из них уже нет, поэтому можно не принимать их в расчет. А также и себя – свой собственный позор.
Сейчас осталась Шаннон. И думать нужно только о ней. О ее чувствах.
Милая, чудесная дочь – которая всегда приносила ей одну лишь радость. Кем она постоянно гордилась. Кого так любила и любит…
Невыносимая боль пронзила все тело, Аманда заскрежетала зубами. Что ж, к этой боли прибавится сейчас другая – душевная – как следствие того, что произошло много лет далеко отсюда, в Ирландии, но не забывалось никогда.
Она увидела, как дочь входит в комнату. Быстрые легкие движения, полные нервной энергии. «Совсем как ее отец, – подумала Аманда. – Не Колин, нет. Милый, добрый Колин ходил неуклюже переваливаясь, как перекормленный щенок».
Но Томас, Томми отличался какой-то воздушной походкой. Несвойственной фермеру.
И глаза у Шаннон тоже как у Томми. Ярко-зеленые, чистые, словно озеро в солнечный день. И густые каштановые волосы – дар Ирландии. Однако Аманде приятно было осознавать, что овал лица, матовый цвет кожи, мягкие полные губы – материнское наследие.
Зато не кто иной, как Колин, передал ее дочери свою уверенность в себе, ощущение решимости и чувство собственного достоинства.
Аманда нашла в себе силы улыбнуться, когда Шаннон промокнула ее влажное лицо.
– Я мало говорила тебе, как горжусь тобой, – сказала Аманда.
– Ты достаточно говорила, мама.
– Я позволяла себе выражать недовольство, что ты оставила живопись. Это было неумно с моей стороны. Мне следовало бы не забывать, что женщина должна сама выбирать свою дорогу.