Если бы в ресторане сидел сейчас Ганцзалин, он бы сильно удивился. Господин его, всегда такой спокойный и выдержанный, сейчас буквально кипел от едва сдерживаемой ярости. Говорил он негромко, но речь его полна была такого огня, что на них стали оглядываться другие посетители, сидевшие в зале. Заметив это, статский советник тут же умолк, и только медленно затухающее пламя в его глазах говорило о том, что еще полминуты назад здесь едва не случилось извержение вулкана.
Уже совершенно спокойным голосом Загорский заметил, что на встречу с Морозовым он согласился только потому, что у них теперь общий противник, хотя противника этого, будем откровенны, вырастил сам Савва Тимофеевич, регулярно давая ему деньги на всякие грязные делишки. Впрочем, кто старое помянет, тому глаз вон. А теперь вот что. Несмотря на то что у них есть готовая версия, кто бы мог покуситься на жизнь мануфактур-советника, нужно быть добросовестными и рассмотреть все возможные варианты.
Перед тем как идти дальше, хотел бы спросить одну вещь, осторожно проговорил Морозов. Вы ведь, наверное, берете солидный гонорар за свои услуги?
Можете даже не сомневаться, Нестор Васильевич неожиданно развеселился.
Так же осторожно Морозов осведомился, сколько же именно он возьмет.
А вам не все равно? усмехнулся статский советник. Выбора у вас нет: или погибнуть, или заплатить столько, сколько я спрошу.
Савва Тимофеевич кивнул это верно, однако если господин Загорский запросит, например, миллион
Я не запрошу миллиона, перебил его Нестор Васильевич. Сколько вы платили большевикам?
20 тысяч в год, отвечал Морозов с некоторой запинкой.
Вот и ему заплатит столько же. Только не за год, а сразу. Савва Тимофеевич кивнул: это справедливо. Сколько же составит аванс?
Никакого аванса, отвечал Загорский решительно, я возьму всю сумму целиком. Но возьму только после того, как дело будет завершено и опасность минует. Я, видите ли, человек добросовестный, и, когда вас убьют, мне будет неприятно думать, что я взял деньги за дело, которого не смог исполнить.
Морозов от изумления только рот открыл.
Вы сказали, когда меня убьют Так, значит, вы полагаете, что меня все-таки убьют?
Всенепременно, и весьма жестоко притом, спокойно отвечал статский советник. И все потому, что вы не желаете быть со мной до конца откровенным и скрываете от меня что-то важное.
Что же важное могу я скрывать? развел руками Морозов с совершенно невинным видом.
Загорский отвечал, что он этого знать не может. Однако штатский, который носит с собой пистолет, очевидно, не в ладах с окружающей действительностью. Савва Тимофеевич изумился: как Нестор Васильевич узнал о пистолете?
Ничего нет проще, нетерпеливо отвечал статский советник. Вы все время бросаете взгляды по сторонам и, сами того не сознавая, незаметно касаетесь кармана рукой. Если бы вы были чуть победнее, я бы заподозрил, что у вас в пиджаке бумажник. Однако вы человек, я бы сказал, нечеловечески богатый, и потеря бумажника вас беспокоить не должна. А вот к оружию вы непривычны, оно вас будоражит и отвлекает на себя часть вашего внимания. Итак, расскажите мне обо всем, что может служить источником хоть какой-то, пусть даже самой призрачной для вас опасности.
Морозов несколько секунд глядел на Загорского, потом кивнул.
Вы позволите и мне промочить горло? спросил он, берясь за бокал.
Ну, если вы заплатите за обед пожал плечами Загорский.
Савва Тимофеевич неуверенно засмеялся. Все-таки его высокородие удивительный господин. Только что он решил не брать многотысячного аванса и тут же требует, чтобы было оплачено копеечное вино. Нестор Васильевич отвечал, что вино вовсе не копеечное, это красное бордо, которое идет по три рубля за бутылку. А впрочем, мануфактур-советник прав, и ему совершенно все равно, кто заплатит за обед, просто он хотел ободрить Савву Тимофеевича: наверняка тот привык платить за все обеды, которые проходят при его участии. Зачем же лишать его такого удовольствия в этот раз?
Морозов улыбнулся, с неожиданной симпатией глядя на статского советника.
У вас, господин Загорский, отменное чувство юмора. С вами приятно иметь дело. Пожалуй, я согласен на все ваши условия и расскажу обо всем, что только может вам помочь.
Он откашлялся и отпил немного вина.
Это был конец 1897 года. Общественная деятельность мне наскучила, я совершенно охладел к жене и искал, что называется, интеллигентную содержанку
Глава вторая. Взыскание долга
Извозчичий возок, скрипнув полозьями по свежевыпавшему белому снегу, выскочил из вечерней темноты и лихо остановился возле роскошного, ярко освещенного особняка на Спиридоновке. Из него вылезли два человека, оба в теплых шубах. Бобровые воротники их, как у пушкинского Онегина, серебрились под луной морозной пылью. Первый был стройный, усатый, благородного вида, лет, вероятно, тридцати пяти, с пегими от начинающейся седины волосами, другой чуть постарше, с темной шевелюрой и бородой, расчесанной на две стороны.
Внушительное здание, заметил усатый, озирая особняк.
Да, Шехтель постарался, кивнул тот, который с бородой. Говорят, внутри красота необыкновенная.
А вы что же, Владимир Иванович, не были там еще?
Да когда же мне там бывать, если дом еще не достроен. Кое-где до сих пор отделочные работы идут.
И что, Савва Тимофеевич уже живет там?
Да, он первый въехал. Дети и Зинаида Григорьевна пока в Трехсвятительском, но не сегодня-завтра должны перебраться.
Беседуя так, они вошли во двор и приблизились к парадному входу. Усатый вдруг остановился и закусил губу.
Волнуетесь? понимающе спросил его Владимир Иванович.
Необыкновенно, признался собеседник. Сами посудите, мы обращались ко всем, к кому только можно, вплоть до великой княгини, и собрали все мыслимые деньги. Но их все равно катастрофически не хватает. Если сейчас мы не уговорим Савву Тимофеевича, наше предприятие погибнет. А часть денег уже потрачена, мы окажемся банкротами. Потеряем не только честь нашу, но и, что хуже, великую мечту Пока мы стоим здесь, у нас еще есть надежда. Но если Морозов нам откажет тогда хоть в петлю.
Владимир Иванович невесело покачал головой: но ведь назад хода все равно нет. Усатый кивнул назад хода нет. Надо идти, класть голову на плаху. Может быть, Савва Тимофеевич будет милосерден и отрубит ее сразу, а не станет мучительно пилить понемногу, то давая надежду, то отбирая ее.
Перед тем как позвонить в дом, Владимир Иванович предупредил:
Разговор начну я, а вы, Константин Сергеевич, ничему не удивляйтесь.
Усатый Константин Сергеевич только мрачно кивнул: как вам будет угодно.
На звонок из тяжелой двери выглянул слуга, поклонился:
Чем могу-с?
Доложи-ка, братец, что к Савве Тимофеевичу приехали господа Станиславский и Немирович-Данченко, доброжелательно, хоть и несколько свысока велел бородатый.
Слушаю-с, слуга снова поклонился, открыл двери перед гостями. Прошу.
Войдя в дом, они задрали головы и застыли в оцепенении. Дом изнутри был охвачен золотым сиянием, в электрическом свете загадочно голубели изукрашенные стены.
М-да, наконец проговорил Станиславский, это не дом, это какое-то палаццо венецианских дожей. Роскошь неимоверная.
Скорее уж пещера Аладдина, отвечал Немирович, оглаживая бороду. Впрочем, официально, кажется, все это называется модерн и английская неоготика.
Чувствую, ничего мы здесь не получим, хмуро заметил Станиславский. Вероятно, все деньги хозяин потратил на обустройство своего дворца. Ах, Владимир Иванович, как же это будет плохо! Не знаю, как для вас, а для меня остаться без театра смерти подобно. А впрочем, я все уже сказал. Положимся же на волю Божью, а там будь что будет.