Прустова способность Эдит повторно переживать события прошлого как нереконструированный сенсорный опыт визуальный и эмоциональный и, казалось бы, не зависящий от времени, побудила меня забыть обо всех концепциях памяти, которых я придерживалась до сих пор. До нашего разговора я думала о памяти исключительно сквозь призму анатомических основ, которым учат студентов в медицинском институте, психологических теорий, усвоенных в ходе клинической подготовки, мнемонических трудностей, которые возникают при заболеваниях мозга и с которыми борются врачи, нейровизуализационных и молекулярных исследований, публикуемых в психиатрических журналах. Для меня память была скорее некой абстракцией, почерпнутой из разных хранилищ знаний. Если бы Эдит не сказала, что вид надгробия напомнил ей о больнице и что, увидев его снова, она пережила флешбэк, я, вероятно, продолжала бы довольствоваться этим плоским пониманием памяти.
Итак, один из первых многочисленных уроков, которые преподала мне Эдит, состоял в том, что за теоретическими построениями психологии и клиническими классификациями психиатрии я не видела главного субъективного опыта. Сэмюэл Беккет, блестящий наблюдатель человеческих страданий, любимец интеллектуалов, писал: «Я не интеллектуал. Я есть только чувство». Эта фраза находит во мне особый отклик. Потому в этой книге я решила воздержаться от интеллектуальных объяснений и любых теорий, включая базовые классификации памяти; вместо этого я постараюсь проследить путь, который проходит воспоминание от сенсорных ощущений и внутренних чувств до нейронных решеток, отвечающих за память
1
В следующих главах я изложу некоторые вопросы, которые возникли у меня после работы с Эдит, а также возможные ответы на них, основанные на наблюдениях и научных экспериментах. Как зрительный образ вызывает живое воспоминание? Какой механизм позволяет нам переживать вновь события прошлого и чувствовать? В чем разница между эмоционально окрашенным воспоминанием и воспоминанием, которое не ощущается, а как бы «мыслится»? Почему Эдит приписала идею о подмене ребенка своим странным сенсорным переживаниям голосам и запаху разложения? Если воспоминание Эдит о надгробии как о месте захоронения ее малыша было истинным, что же тогда составляет ложное воспоминание?
Исследуя нейрональный субстрат памяти, мы узнаем, как эмоциональные и чувственные состояния внутренне связаны с формированием воспоминаний и опытом их воспроизведения. Мы рассмотрим некоторые из моих собственных профессиональных и автобиографических воспоминаний и, надеюсь, стимулируем неспешный анализ ваших собственных. В течение тридцати шести лет я наблюдала, лечила и изучала аффективные и психотические расстройства. Помимо знаний, почерпнутых в ходе клинической практики, психиатры должны разбираться в фармакологии, неврологии и психологии. И все же, на мой взгляд, наша главная компетенция компетенция, которой обладают исключительно психиатры, состоит в понимании природы опыта, в том, что мы называем феноменологией. Мы классифицируем некоторые переживания как нормальные, другие как анормальные, третьи как патологические. Меня интересуют не столько различия между нормальным и анормальным опытом, сколько нейронные механизмы, отвечающие за формирование этого опыта. В поисках его нейронных основ можно начать с чего угодно с ощущений, познания или эмоций, но все это в конечном счете приведет к памяти. Память объединяет то, что мы знаем, и то, что мы чувствуем; это та среда, через которую человек фильтрует свои текущие сознательные и несознательные переживания.
Еще один фундаментальный урок, который преподала мне Эдит, заключается в следующем: о переживаниях нормального человека легче узнать от людей, которым свойственны ненормальные переживания.
Уильям Джеймс, психолог конца XIX века и брат известного романиста Генри, писал: «Изучение ненормального лучший способ понять нормальное». Итак, отправная точка для меня больные вроде Эдит, демонстрирующие всю сложность и запутанность памяти в том виде, в каком они проявляются в реальной жизни. Я помню своих пациентов по многим причинам: одних из-за удивительной стойкости и самопринятия, других из-за нетипичности их симптомов, третьих потому что я никак не могла понять, что с ними не так. Необъяснимые симптомы остаются в моей памяти, иногда в течение многих лет, пока благодаря новому взгляду на загадку внезапно не находится ответ. Именно такие пациенты в первую очередь и подтолкнули меня к изучению поиску и выявлению мозговых механизмов чувственного опыта. Как говорил Генри Джеймс, брат менее известного Уильяма: «Сомнения наша страсть».
Воспоминание Эдит о надгробии, хотя и скрытое, прекрасно сохранилось как и воспоминание о барсуке, которого я никогда не видела. Барсучья нора неизменно вызывает в моей памяти образ моих маленьких детей и чувство упущенных возможностей тех драгоценных лет, что уже не вернутся: когда для меня время летело с невероятной скоростью, для них, как и для всех детей, оно, должно быть, стояло на месте. Личные воспоминания могут варьироваться от ярчайших чувственных и эмоциональных репереживаний, свойственных Эдит, до образов, вызывающих лишь смутные ощущения эмоций легкую грусть, мимолетный прилив любви, почти незаметную боль потери, оттенок сожаления которые сейчас переживаю я, сидя за письменным столом. Что значит нейронная сеть памяти, которая прежде казалась мне такой понятной, в мире человеческого опыта? Именно этот вопрос я и хочу исследовать с вами в этой книге.
2. Чувственный опыт: исходный ингредиент памяти
Всякое восприятие уже есть память.
Анри Бергсон. Материя и память. 1896
Знаменитая новелла «Желтые обои» была написана феминисткой Шарлоттой Перкинс Гилман и опубликована в 1892 году. Это произведение относится к жанру готической литературы; с одной стороны, его можно рассматривать как отражение женской доли в девятнадцатом веке, а с другой как увлекательный рассказ от первого лица о послеродовом психозе. Поначалу изящные, аккуратные описания наводят на мысль, будто главная героиня сама Шарлотта любимая жена доброго и заботливого мужа Джона, однако по ходу повествования мы понимаем, что в действительности женщина заперта в детской «под самой крышей»[2] огромного и почти необитаемого колониального особняка. Она не говорит, где находится этот особняк, но сообщает читателю, что переехала туда на лето и что живет в детской одна. Впервые прочитав эту историю, я заподозрила, что на самом деле речь идет о психиатрической больнице окна закрыты решетками, дверь на лестницу заперта, на стене висят металлические кольца, а кровать прибита к полу. Женщина пребывает в состоянии крайней «нервозности Хотя никто не догадывается, каких усилий мне стоит то малое, на что я способна одеваться, развлекать гостей и выглядеть радушной хозяйкой Плачу по пустякам почти все время». В детскую изредка наведываются три человека: муж главной героини, «врач с хорошей репутацией», ее брат, тоже известный врач, и сестра мужа, домработница, которая ухаживает за главной героиней и которую она называет «сестрой» (я думаю, что это медсестра). Ребенок Шарлотты, «с которым она не может быть», оставлен на попечение Мэри. Почему Шарлотте не разрешают видеться с ребенком? Она не в состоянии заботиться о нем? Не испытывает к нему эмоциональной привязанности? Или представляет для него опасность?