Осуществление многих направленных на мобилизацию инициатив серьезно замедлилось бы, если бы не поддержка и участие населения. Эвакуация полностью зависела от желания рабочих даже под бомбами разбирать, паковать и грузить в вагоны оборудование. После долгой утомительной дороги те же рабочие под открытым небом вновь собирали свои заводы. Сложнее оказалось с трудовой мобилизацией: под натиском войны многие бросали работу и старались уклониться от трудовой повинности. Но миллионы людей не покидали рабочие места даже в самых тяжелых условиях. Все больше людей страдало от голода, поэтому ученые и повара в столовых искали замены продуктам питания. Активисты из партии, комсомола, профсоюзов и местных советов создали множество добровольческих организаций, в том числе ополчение. Люди добровольно строили укрепления, высматривали вражеские самолеты и гасили на крышах зажигательные бомбы, проверяли вес и количество выдаваемых по карточкам продуктов, собирали дрова и зелень. Хотя эти коллективные усилия не могли защитить население тыла от кошмара немецких бомбардировок и острой нехватки продовольствия, они помогали людям, охваченным паникой и отчаянием, внести существенный вклад в борьбу с нацизмом.
В книге «Крепость темная и суровая» война рассматривается с точки зрения государства и рядовых граждан. Опираясь на обширные, недавно обнародованные архивные документы, мы анализируем политику государства, препятствия, на которые она наталкивалась, и ее последствия: хаос и панику на фронте, нехватку товарных вагонов для эвакуации, вспышки эпидемий в пути, голод в тылу, распространение черного рынка и других нелегальных видов товарообмена, хищения, случаи ухода с рабочего места, массовую реакцию на пропаганду, использование принудительного труда и кризис системы организации труда. В ходе многочисленных проверок раскрывались шокирующие подробности, показывающие, какие страшные лишения переносили обычные люди. Кроме того, документы позволяют нам не ограничиваться предположениями о роли принудительного труда, а проследить, как трудовое законодательство влияло на повседневную жизнь. В них, помимо свидетельств очевидцев и воспоминаний, запечатлена обширная палитра настроений общества.
Война оставила в Советском Союзе и России глубокий след, очевидный по сей день. Советский Союз потерял больше населения как в абсолютных цифрах, так и в пересчете на долю населения, чем любая другая из воюющих стран: по разным оценкам, 2627 миллионов, то есть около 13,5 % довоенного населения. «Безвозвратные потери» среди солдат Красной армии насчитывали более 8,6 миллиона человек, еще почти 3,4 миллиона пропали без вести или были взяты в плен. Многих военнопленных намеренно уморили голодом или убили в немецких лагерях; только 1,8 миллиона человек вернулись. Погибло около 19 миллионов мирных жителей: 8,5 миллиона от инфекций и голода, спровоцированного фашистами, в том числе между 700 000 и 1 миллионом в блокадном Ленинграде; от 6,4 миллиона до 11,3 миллиона человек было целенаправленно уничтожено, среди них почти 2 миллиона евреев; от 2,1 до 3 миллионов было отправлено в Германию на принудительные работы[27]. Для сравнения: Соединенные Штаты потеряли 418 500 человек, или 0,32 % населения по состоянию на 1939 год; Великобритания и ее колонии 450 700 человек, или 0,94 %; Франция 567 000 человек, или 1,35 %. Потери стран «оси» крупнее, но все же несопоставимы с советскими: Япония потеряла 3,1 миллиона человек (3,67 %), Германия между 6,6 и 8 миллионами (7,9 %)[28]. Почти для каждой советской семьи война обернулась либо гибелью кого-то из родных, либо другими страшными трагедиями.
Однако на Западе эта часть истории известна меньше, отчасти из‐за последовавшей вскоре после победы холодной войны[29]. Из речей политиков и из массмедиа постепенно ушли упоминания о вкладе СССР в победу над фашизмом. Многие так и не узнали или забыли, что подавляющее большинство гитлеровских войск было сосредоточено на Восточном фронте. США и Великобритания открыли второй фронт в Европе только 6 июня 1944 года, когда Советский Союз уже понес огромные потери и его победа над нацистами почти не вызывала сомнений. Даже когда союзники высадились в Нормандии, две трети германской армии оставались на востоке. Как справедливо заметил историк Родрик Брейтвейт, «правда в том, что если бы [немцы] не сражались в России, то они были бы во Франции, и тогда не было бы и Дня Д»[30]. Между тем в Советском Союзе, а затем в России поощряемый государством нарратив о войне приобретал все более героические черты и воспринимался как неоспоримый[31]. Если первоначально акцент был сделан на роли Сталина как Верховного главнокомандующего, то позднее в рассказах о Великой Отечественной войне на первый план вышли организаторские таланты коммунистической партии, а в постсоциалистическую эпоху победа России и русского народа. Из популярных версий этого нарратива изглаживались все темы, способные бросить тень на героический миф о единстве нации, разом вставшей на защиту своей страны.
Если говорить о войне как проверке на лояльность советской власти, исследования оккупированных территорий показали, что многие крестьяне поначалу приветствовали приход немцев или, по крайней мере, старались приспособиться к ним, националистические группы активно участвовали в этническом геноциде, а некоторые члены партии, оставшиеся на оккупированных территориях, выразили готовность служить новому начальству. Сторонники так называемой школы сопротивления усматривают в пораженческих или прогерманских настроениях реакцию на жестокость сталинского режима, апеллируя к давнему тезису о моральной и политической равнозначности двух тоталитарных систем нацизма и сталинизма[32]. Однако, занимаясь изучением советского тыла, мы обнаружили мало свидетельств прогерманских настроений или деятельности. На собраниях и в разговорах обыкновенные люди могли порой скептически относиться к поступающей от государства информации, но они проявляли неизменный интерес к происходящему на фронте и стремились внести свой вклад в общую борьбу. Те, кто больше всего выиграл от революции и политики советской власти в вопросах гендерного равноправия, труда, образования и развития промышленности, ощущали глубокую причастность к социалистическому проекту. Родственница Лазаря Кордунера, главного инженера Харьковского тракторного завода, позднее описывала его состояние после того, как Кордунер по приказу руководства вынужден был взорвать завод в связи с приближением немцев:
Он работал на строительстве завода с первого дня и испытывал горькие чувства, когда завод должен был быть взорван. Катя, его мать, всегда ждала его возвращения с завода и никогда не ложилась спать, пока он не возвращался домой. Когда немцы подошли совсем близко к Харькову, Лазарь получил приказ взорвать завод. Он пришел домой и буквально упал на Катю, заливаясь слезами. «Почему ты плачешь?», спросила она его. Он ответил: «Мамка, я три часа назад сделал то, что равносильно было б тому, что я убил бы Ленку [его дочь]»[33].
Некоторые историки утверждают, что для мобилизации советского населения государство широко применяло принудительный труд и репрессии, а солдатами и мирными жителями двигал в первую очередь страх. Другие возражают, что принуждением невозможно объяснить способность государства мобилизовать людей в таких тяжелых условиях и победу в войне. Конечно, заключенных заставляли трудиться на строительстве важных военных объектов и на производстве, а рабочие в суровых условиях военного времени были прикованы к своим местам строгим трудовым законодательством. Но, как увидят читатели из этой книги, государство обладало ограниченной способностью удерживать контроль посредством принуждения, а подавляющее большинство людей сами стремились содействовать победе. Некоторые рабочие сначала отказались разбирать и эвакуировать «свои» заводы, но гораздо больше тех, кто с риском для жизни обеспечивал эвакуацию. Некоторые уклонялись от обязательной мобилизации, но большинство не покидало рабочих мест, несмотря на отсутствие у прокуроров, заводской администрации или председателей колхозов возможности или желания применять к ним трудовое законодательство. Люди, участвовавшие в незаконном перераспределении и в хищениях, искажали установленную государством строгую иерархию продовольственных норм, но рядовые граждане протестовали против привилегий чиновников, а не против самой системы. Действия, вызванные паникой, эгоизмом или желанием выжить, не были обусловлены антисоветскими или профашистскими установками. Большинство историков согласны в том, что настроения общества, менявшиеся с течением времени и в значительной мере зависевшие от принадлежности к определенной социальной группе и национальности, от личного опыта и политических убеждений, не сводятся к простой оппозиции «за или против» советской власти, при этом свидетельства антисоветского сопротивления в тылу крайне немногочисленны[34].