Ева Львовна! робко выходит из детской няня, молоденькая студентка Катрин. Мне остаться на сегодня или вы сами?
Раздраженно сминаю скатерть и отпускаю девушку домой. Услуги ее нам больше не по карману, так что стоит затянуть пояса. Закрываю лицо ладонями, упираясь локтями в стол и позволяю себе ненадолго пустить слезу.
Как мы до такого докатились? Я бы в жизни не подумала, что столкнусь с безденежьем. Сначала сбежала из дома, из гордости не пользуясь деньгами семьи.
Не жалею, ничуть! Но здравый смысл и любовь к детям важнее гордости. У Тома и Гектора должно быть всё самое лучшее!
У них бы всё и было, если бы Олег не обладал способностью катастрофически быстро спускать на ветер любые деньги, попавшие ему в руки.
Отец дал ему образование, прямо на блюдечке с голубой каемочкой вручил бизнес, помог выиграть тендер на строительство отелей в прибрежной зоне.
Но отели стоят недостроенными, клиенты недовольны, директор отсутствует на рабочем месте, а в СМИ начинается шумиха.
Есть легенда о царе Мидасе, прикосновение которого любой предмет превращало в золото. А вот Олег, наоборот, портит всё, к чему прикасается, превращает в тлен, в прах. Рушит, портит, ломает.
Меня он тоже сломал, как и тот Другой. О котором запретила себе думать.
Заткнись, Ева, не вздумай вспоминать о нем. Только душу разбередишь и снова останешься с разорванной в клочья душой
Но глупое сердце неравномерно и бешено стучит, горький ком подкатывает к горлу, грозя обрушиться на меня потоком соленых слез, как только вспоминаю его
Стоп. Думай о детях, девочка, только они сейчас важны.
«И куда ты пойдешь, дура? смеюсь, спрашивая у самой себя. Без опыта работы, с двумя детьми, кому ты нужна? Даже семье своей и то обуза!»
Прикусываю ребро ладони, сдерживая крик боли и ярости, а затем встаю. Начинается новый день, не время раскисать.
Иду разбирать почту и в какой-то момент замираю. Среди кучи счетов обнаруживаю кремовый конверт с вензелями, запечатанный восковой печатью. «Еве Львовне Стоцкой».
С колотящимся сердцем вскрываю письмо, вчитываюсь в текст и оседаю на пол.
«просим явиться на оглашение завещания Германа Альбертовича Стоцкого числа в связи со смертью»
Читаю строчки, но от головокружения они плывут и кружатся перед глазами, да так, что мне по несколько раз приходится перечитывать предложения. Спустя полчаса я всё еще комкаю в руке злополучное письмо. Вернее, это уведомление от нотариуса с требованием явиться на оглашение завещания моего деда.
Мой родственник умер, а я практически ничего не чувствую. Пытаюсь откопать в себе хоть какие-то эмоции, но я так долго в себе их подавляла, что сейчас практически невозможно ничего вытащить наружу. Ни слез, ни стенаний, ни даже приятных родственных чувств не испытываю. Воспоминания о дедушке проносятся в моей голове лишь смазанным пятном. Неясным бликом на солнце.
Такой же властный, как мой отец. Такой же непримиримый. Грозный, жесткий, не терпящий неподчинения, он был главным авторитетом рода, чье слово было для всех закон. Дед всегда держался отстраненно, даже холодно, так что близких отношений у нас с ним не сложилось. Я лишь помню, как каждый раз за столом во время его приездов боялась лишний раз чихнуть. А если делала что-то не так, после трапезы, прямо перед сном, мать наказывала меня ремнем, так что никаких теплых чувств к нему не родилось.
Кидаю конверт на стол и отхожу к плите.
И что теперь? говорю вслух, уставившись на продукты.
Долго зависаю, никак не могу собраться с мыслями и взять себя в руки. Сглатываю и отбрасываю всё лишнее из головы и как робот приступаю к приготовлению обеда. Мальчики скоро захотят есть. В какой-то момент раздаются шаркающие шаги. Знакомые, мужские. Олег наконец-то сподобился встать.
Опохмел есть? произносит он, опираясь плечом о косяк, а затем делает отрыжку.
Морщусь, всё в нем мне омерзительно. И эта наглость, с которой он смеет что-то требовать, и отсутствие всяких приличий. Поэтому молчу, не желая провоцировать его на очередной скандал. Режу мясо, на доску бесшумно падает скользнувшая с щеки слезинка. И всё это в полной тишине.
Чё это? подходит он к столу и шуршит бумагой.
Резко оборачиваюсь, кладу нож на стол и отбираю у него документы.
Не твое дело! поджимаю губы и кладу конверт на верхнюю полку.
Сердце колотится от адреналина, не хочу ничего с ним обсуждать, самой бы переварить прочитанное.
Дед помер, что ли? передергивает Олег плечами, а затем по кухне разливается подозрительная тишина. Ева, ты почему молчишь? спрашивает уже с энтузиазмом. Когда едем? Нужно няню нанять на время отъезда, чтобы за детьми присмотрела. Или тетку свою чумную попроси. Так, что еще
Голос у него такой на удивление бодрый, словно не он вчера бухал всю ночь и еле поднялся утром с кровати.
Я никуда не еду, отворачиваюсь и пресекаю все его бредовые предположения.
Ничего мне от Стоцких не нужно. Достаточно того, что когда-то я носила их фамилию, но теперь не желаю иметь ничего общего с этой семейкой.
В смысле? спрашивает, а затем я слышу скрежет ножек стула по полу. Ты хочешь отказаться от наследства? С ума сошла? Ты хотя бы представляешь, какие это деньги?
И что? чуть агрессивно спрашиваю, неспособна сейчас контролировать свои бушующие эмоции.
Тем более я не уверена, что дед оставил мне что-то стоящее.
Как это «и что»? пародирует меня, а затем давит на совесть и материнский долг: У нас двое детей, Ев. Ладно, ты эгоистка, а они в чем виноваты? На что ты их растить собираешься? Знаешь, какие цены на обучение сейчас? А университет? М?
А ты не хочешь обеспечить свою семью? спрашиваю, прищуриваясь. Или попросить денег у родителей, раз уж ты сам неспособен нормально зарабатывать и проматываешь все имеющиеся деньги.
Муж резко поднимается с места, и я тут же жалею о своих опрометчивых словах. Прижимаюсь поясницей к столешнице, косясь в сторону дверного проема. Лишь бы мальчики не вошли и не увидели, как отец бьет мать. Я умру, если это случится
Но Олег останавливается в шаге от меня, будто передумав применять физическое насилие. Изучающе на меня смотрит, потирая кулак. В глазах лопнули капилляры, они красные, как у вампира, на щеках темнеет двухдневная щетина. Не муж, а какой-то забулдыга.
Я не буду унижаться перед папашей, Ева, говорил не раз, напоминает непререкаемым тоном.
Молчу, откладываю снова нож в сторону и просто пялюсь в одну точку на стене. Стараюсь размеренно дышать, но пока выходит плохо. Принимаюсь за мытье грязных тарелок, не желая разговаривать с мужем.
Слушай, Ев, голос Олега отдает неподдельным отчаянием.
Это настораживает, так что я отвлекаюсь от посуды, вытираю руки о полотенце и оборачиваюсь, стараясь незаметно утереть слезы.
Что? спрашиваю после нескольких минут тишины.
Я не справляюсь, протирает лицо руками, отчего я замечаю сильную усталость и тревогу, помнишь Дика?
Партнера твоего отца? хмурюсь, подхожу ближе и сажусь напротив него.
Моего партнера, поправляет он меня, а затем себя: То есть бывшего. Он сбежал, когда на одном из объектов
Замолкает, словно собирается с мыслями. Я же замираю, чувствуя, что сказанное мне не понравится. И оказываюсь права.
Там обвалились балки, и пострадал один из рабочих, к концу предложения у Олега дрожит голос, будто он вот-вот готов расплакаться, сейчас он в коме, но врачи не дают положительных прогнозов
Олег, в жесте поддержке кладу руку на его сжатый кулак, не зная, как выразить свое сожаление, мне жаль.
Мне действительно жаль, в этот момент я даже забываю о неприязни к мужу.
Идут разбирательства, юристы не исключают, что нас могут обвинить в халатности и признают виновными в инциденте, его тон пропитан страхом перед ответственностью и тяжестью груза, глаза тревожно бегают по кухне, но в них я не вижу осознанности, скорее растерянность.