Что ж ты такой неуклюжий у нас? Шагу ступить не можешь, чтобы не убиться, приговаривала она. Голова как, болит?
Немного кружится.
Это нехорошо. Не тошнит?
Есть немного.
Идти сможешь? она принялась расхаживать по кабинету, игнорируя медсестру. Где ж ты так убился-то?
Смогу. Идти смогу. Пошли.
Лучше держись за меня.
Я обнял ее за широкую талию и побрел следом, поблагодарил медсестру и задумался над тем, как себя вести, чтоб родители не обнаружили подмену. У меня поставленная речь состоявшегося мужчины, колоссальный словарный запас и жизненный опыт больший, чем у родителей вместе взятых
Вернулись мысли, что этого не может быть и сон вместе со мной скоро закончится. Если я продолжаю существовать так долго, то что? Есть загробный мир? Или я попал в сансару, в век сурка, где ничего нельзя исправить, и после смерти каждый раз буду возвращаться в девяностые? Или наоборот, меня вернули, чтобы я что-то важное сделал по-другому.
Но почему меня? Почему сюда? В рабочий поселок, в бедную семью? Разве не было бы больше пользы, если бы мое сознание переселили в, например, Горбачева? Или в Ельцина?
«Семерку» Васьки-соседа, Валькиного отца, я узнал. А еще узнал своего давнего обидчика Писа, который сидел на корточках в двадцати метрах от машины. При бабушке он не стал на меня нападать, просто поднялся, чтобы я его точно заметил, и чиркнул по горлу.
Я демонстративно плюнул под ноги и изобразил, будто расстреливаю его из невидимого автомата. Во мне проснулась детская обида на этого отморозка, хотелось крикнуть: «Выкуси, отсос!» но я пожалел бабушкины уши.
Глава 4. 300 минут
Теперь более-менее понятно. Сейчас апрель, когда я отмудохал Писа. В той реальности до самых каникул мне приходилось прятаться и отбиваться, а осенью он ушел из восьмого класса в ПТУ, где через два года благополучно сторчался.
В этот раз все будет иначе. Я отомщу за тебя, малой. Ну, за себя то есть.
Я уселся на заднее сиденье зеленого соседского жигулька и закрыл глаза, чтобы уменьшить поток информации. Хотелось выпить бутылку коньяка и забыться. Проснуться и опять забыться, но боюсь, что коньяк убьет это тело.
Немного успокоившись, я повернул голову, и сердце защемило. Я не был на родине больше двадцати лет, я ненавидел это место, вспоминал как страшный сон, а сейчас горло сжимает странное чувство, которому тесно внутри, и оно рвется наружу.
Все тот же крутой поворот дороги. Два ряда абрикосовых деревьев с морщинистой корой и натруженными ветвями, дальше поле с капустой, перечеркнутое серебристо-зеленой полосой тополей, растущих вдоль реки.
Слева обшарпанные склады умирающего совхоза.
За следующим поворотом небольшое озеро.
Мостик через реку и поля, разделенные свечками тополей. Зеленые волны пшеницы катятся по просторам, исчезают вдалеке, у подножия сизых гор. Алые вкрапления маков, как заплаты на бархатистой ткани.
Господи, до чего же красиво! Как же мне не хватало простора в лесах Канады! Горных хребтов, тополей, маков И моря. Озера не замена морю.
А вот и мой поселок Штурмовое. Я отрекся от этого места, а место меня запомнило и вернуло? Я ущипнул себя за руку.
Сон все не заканчивался, удивлял деталями и логикой. Мы проехали холм и скатились к одноподъездным двухэтажным домам на восемь хозяев: четыре квартиры на первом этаже, четыре на втором. Я жил в первом доме на первом этаже, мой друг Валька на втором соседнего дома, над нами обитала его бабушка.
Спасибо, Василий, кивнула бабушка Валькиному отцу, тот хитровато прищурился и укатил в гараж сразу за их домом.
«Ул. Маковая, д. 1» гласила надпись на самодельной вывеске. На моей улице четыре дома квартирных и шесть примыкающих частных. Еще десять лет назад название казалось красивым, сейчас же то есть в девяностых, между собой ее стали называть Малой Наркоманской.
В подъезде пахнет выпечкой и борщом, как в детстве Которое вот оно. Старая дверь, обшитая коричневым дерматином. Наклейки с динозаврами и Терминатором кричали с черной заплатки: «Здесь очень крутая современная квартира!»
Кто-то приклеил голую тетку, за что я получил выволочку от бабушки Не помню, в каком это году. Может, все впереди.
Пока бабушка боролась с раздолбанной замочной скважиной, я погладил стену вот отходит синяя краска, вот Санек сверху нарисовал половой орган, замаскированный под самолет.
Щелк!
Павлик, заходи.
Календарь, исписанный бабушкиными метками, висел справа от зеркала в прихожей. Черный петух. 1993 год. Двадцать шестого июня мне исполнится пятнадцать.
Новая реальность глянула из старого зеркала, и я приложил руки к пухлым розовым щекам, таким огромным, что глаза заплыли и казались косыми, даже рот перекосило на правую сторону, словно у меня воспаление лицевого нерва. На мне белая в зеленую клетку дедова рубашка поверх крутых спортивных штанов «Каппа спорт», которые брат отца отец привез из Москвы.
Бабушка по-своему трактовала мое зависание перед зеркалом. Остановилась на миг, глянула на мое отражение:
Припухлость завтра сойдет, а синяк ничего страшного. Шрамы украшают мужчину.
Хотелось съязвить, что такого ничем не украсишь, но я промолчал. Уже из кухни бабушка проговорила:
Иди, приляг, а я греночек нажарю. Или лучше хрустиков?
Я-Павел с удовольствием вкусил бы пищу девяностых, сто лет не пробовал хрустящих предков пахлавы медовой, посыпанных пудрой, но этому телу нужно было срочно сбрасывать вес, ему противопоказано сладкое.
Спасибо, что-то не хочется.
Мимо кухни я проскользнул в зал и чуть не взвыл. Сон так хорошо начинался! Я привык к кабинету, гостиной, детской и спальне. Да, они были в деревянном срубе практически в лесу, где ж еще жить леснику? Но даже у сына было личное пространство, потому что я с детства помню, как это важно.
Посреди комнаты, которая почему-то называлась залом, царил телевизор на тумбе. Справа был советский письменный стол, который я помню до сих пор. На столе святая святых мой магнитофон «Sanyo» и самодельные кассеты стопочкой, почти все обложки нарисованы мной от руки. Под стеклом рисунки рок-групп и фантазии на вольную тему.
Слева другой такой же стол, где готовилась к урокам сестра Катька. Напротив телевизора кровать мамы и отца. Проход в спальню отделялся от зала занавеской, в маленькой комнате три кровати: моя, Катьки и бабушкина. Дед в теплое время года жил на даче в каморке, зимовал на койке в кухне, благо что она довольно большая.
Мама, роди меня обратно. Вэлком ту зэ хелл. Хочу назад, к леднику!
Я опустился на мамину кровать, где собиралась вся семья, когда по телеку шло что-то интересное, и попытался разложить по полочкам мысли.
Что мы имеем?
Из минусов: не понимаю, что происходит и как долго продлится сон.
Плюсы. Я жив, молод и у меня впереди тридцать лет жизни, я могу не наделать ошибок, распределить ресурс правильно, я знаю наперед знаковые события, например, скачки доллара, цены на рынке недвижимости, взлет биткоина, а так же дату своей смерти. Смогу ли я предотвратить глобальную катастрофу? Вряд ли. Но локальные катастрофы внутри семьи вполне.
Минусы. Я живу в аду, где сутками напролет орет телевизор, переодеваться придется при бабушке и сестре, потому что даже туалета и ванной нет, все это в отдельно стоящих сараях на улице. Я подросток, соответственно, недееспособное бесправное существо, мне еще не выдали паспорт, потому повлиять на ситуацию будет сложно.
Как ни крути, плюсов больше. Я потер ноющую шишку, словно нажал кнопку, останавливающую поток мыслей. Надо попытаться успокоиться А мысли все бежали и бежали. Табун «зачем я здесь» был растоптан мыслями о том, что случилось с Олей