Зареб, это невероятно! Мы все это время были рабами лжи! Все неправда, и про сотворение мира, и про нашу суть, и про людей. Жрецы Луны всё выдумали, сказал пес, присаживаясь рядом с котом у родника. они на самом деле не желают зверям зла.
Я с этими порождениями преисподней встречался в северных лесах, Калаб.
Те создания, что живут на севере, это не люди, подделки, отмахнулся пес. Настоящие люди, как добрые ангелы
И Калаб начал рассказывать видения, что наслал на него Шар ифрита. Он и сам не понимал многого, рассказ получался сбивчивым, но кривая гримаса недоверия постепенно исчезала с морды кота и сменилась неподдельным интересом.
***
Дорога на поверхность у них заняла почти неделю. Последние три дня они двигались в полной темноте, голодные и замерзшие, ориентируясь на эхо, дуновения ветра и запахи. Пришлось им пройти и через коридоры, проплавленные ифритом в толще гор. И через подземные чертоги людей, полные загадочной проклятой утвари, мерцающей зловещими огоньками в темноте покоев из серого шершавого камня.
В темноте от отчаяния их спасал Шар. На каждом привале Калаб погружался в него, а потом пересказывал Заребу свои видения, сказочные и фантастические.
Пещеры вывели их в потайную долину глубоко в горах, где, наверное, с сотворения мира не ступала лапа зверя. Стоя под луной, кот и пес, щуря глаза, смотрели друг на друга и смеялись. Голодные, ободранные и счастливые.
Ну, теперь дело за малым вернуться в Техрон, и дочка визиря твоя, амир Кара-баши! улыбнулся кот, глядя на Калаба в грязной разодранной джелабии.
Зареб, я не хочу. Ты согласен то, что я тебе рассказывал про сотворение мира это правда? Про людей, зверей. Про звезды и небесный свод
Не знаю, насколько можно верить черной магии ифрита протянул кот. Но все что ты рассказывал, звучит логично. Всяко интереснее, чем проповеди наших сестер-лис
наших воющих на луну жрецов-псов. продолжил за него Калаб. Зареб, я должен раскрыть эту правду миру.
Тебя сожгут. Или повесят. Не знаю, как у вас тут принято.
Поэтому я должен быть убедителен, как ты, когда выманиваешь у простаков деньги. Но истину должны знать все звери!
Ха! Ты наконец-то оценил мои таланты по достоинству, довольно ухмыльнулся кот. Но в этот раз я не буду с тобой спорить. Во-первых, я тебе теперь должен еще больше. Ты опять спас мою шкуру. А во-вторых, друг мой, ты прав! Зачем нам дочка визиря, если мы сможем взять целый мир!
Как это? удивился Калаб.
Религия, щенок! И ты пророк ее. Но, действительно, нам надо работать. И давай подойдем к этому основательно. Как любой уважающей себя вере, нам нужна Книга. Кот покопался в своей суме и достал из нее листы странной бумаги, выкраденные им в человеческих покоях под землей. Они не мокли и не горели. И начнем мы, пожалуй, с сотворения мира. Давай, глаголь откровения божественные, а я буду писать. иронично приказал кот.
К утру, уставшие от споров, сопровождавших каждую фразу, записанную углем от костра на бумаге, они устроились спать, в тени старой смоквы. Уже засыпая, Калаб тихо сказал:
Зареб, отныне я буду звать тебя Гийяс ад-Дин, что означает Помощник веры.
Почту за честь. Спи, давай, пророк! А я пойду, погуляю. Надо найти, кого бы сожрать. Я так соскучился по мясу!
Угу прошептал Калаб.
А Зареб под сопение заснувшего пророка новой веры смотрел на исчезающие на рассветном небе звезды и думал, что Гийяс ад-Дин это конечно хорошо, но больше ему понравился бы лакаб 'Абу-аль-Фатх' Завоеватель. Впрочем, если Калаб возьмётся за ум, то у него, Зареба, есть все шансы получить это прозвище в состав своего имени.
*В сказке использованы стихи Гийяс ад-Дина Абу-аль-Фатха Омара ибн Ибрахим аль-Хайяма Нишапури
2. Сказка про трех медведей и Машу.
Осень давно вступила в свои права. На хуторе было тихо. Батраки давно отправились по домам. Урожай был собран, и дел на улице не осталось никаких. Скотина постепенно впадала в спячку. Тихо сопели в хлеву наевшие за лето толстый слой жира барсуки. Дремали козодои в крепко закрытом птичнике, все щели в котором хозяин законопатил мхом и лишайником, а крышу покрыл толстым слоем дерна. Внизу, под деревянным настилом пола, тлел компост. Даже юркие мясные хомячки, породистые, каждый весом по четверть пуда, перестали разбегаться и устроились в большом гнезде на чердаке. Михал Михалыч открыл стойла и выпустил на зимнюю волю обоих своих лосей. Следить за ними зимой было некому, а пропитание было припасено в привычных для животинок местах. Пускай гуляют до весны. Там вернутся, ничего с ними в безопасном лесу не случится.
Сами хозяева тоже готовились ко сну. Медведь придирчиво оглядел снаружи свою просторную бревенчатую избу, взял подмышку последний оставшийся сноп соломы и зашел внутрь. В сенях было тепло. Пахло медом, свежесваренной кашей с ягодами и сдобой. Последний ужин перед долгим сном. Под ногами лежала сплетенная из соломы циновка. Медведь открыл дверь и оказался в горнице, где его ждала красавица жена и сын.
Ну что, все готово, сейчас чайку с медком, да на боковую! сказал он, бросив солому через люк в подпол. Зимой она будет преть, обеспечивая подвал, пускай небольшим, но теплом. Взрослым оно не очень-то и нужно, скорее наоборот мешает, но вот детям необходимо. Иначе в трескучие морозы могут и заболеть.
Пап! Но мне совсем не хочется! закапризничал медвежонок.
Ты так каждый год говоришь, хмыкнул Михал Михалыч и потрепал сына по загривку своей тяжелой когтистой лапой, после чего опустился за стол полный еды и приступил к трапезе как в бездне пропадали в пасти хозяина маринованные грибочки, соленая рыба, тушеная хомячатина. Набив живот кашей с грибами до отвала, он потянулся за скамью, прикрытую вышитым полотенцем, и достал бутыль с мутным самогоном. Жена бросила на него осуждающий взгляд и тихо заворчала.
Чтобы кровь в мороз не смерзалась, извиняющим тоном сказал медведь под бульканье переливающейся в кружку жидкости, тебе налить?
Медведица покачала головой.
А мне? спросил медвежонок.
Мал еще, отрезал топтыгин и ухнул сразу грамм триста.
Смеркалось. Стол опустел. Медведь помог супруге помыть и убрать посуду, кинул в подпол остатки еды, после чего они сами спустились в теплый подвал, где им предстояло спать до весны. Там бок о бок стояли три кровати с толстыми одеялами и настоящими пуховыми перинами, доставшимися в приданое после свадьбы с Марфой. Несмотря на все протесты, медвежонок был выдворен в свою собственную постель из-под материнского бока.
Хватит уже! Ты не пестун больше. В следующем году, может, в ученики пойдешь.
После этих слов Михал Михалыч задул вонючую сальную свечку в лапе и на ощупь заполз в свою кровать.
А сказку?..
Спи.
Ну, пожалуйста!
Эх Про человека?
На надо, пап. Она страшная. И ты ее мне уже много раз рассказывал. Я все помню, что их в дом нельзя пускать и словам никаким верить.
Ну, ладно. Другую расскажу.
И медведь начал историю про то, как Михал Потапыч плавал за семь морей за чудо-ульем, что вместо меда злато давал, а вместо перги да прополиса самоцветы. Наверху медленно остывала печь. Холод подбирался к устроившимся в подвале медведям.
Сказку Михал Михалыч рассказать не успел заснул сам. Впрочем, его жена и сын погрузились в дрему гораздо раньше.
***
Уже в конце осени в том году ударили настоящие морозы. Снег выпал раньше срока и в середине ноября хутор Михал Михалыча накрыли настоящие сугробы. Медведь спал беспокойно. Пару раз поднимался перекусить, выглядывался в белесую муть, за окном, зябко вздрагивал и возвращался обратно. Но в третий раз пробуждение было совсем иным. В дверь стучали.
Хозяин поднялся и, еще не до конца придя в себя, поплелся в сени.