— Сегодня я сделаю исключение, — перебивает меня Мел, кивая каким-то своим мыслям об изображении на полотне, наконец отводя от него взгляд и направляясь прочь из зала-студии.
Поднимаюсь с кресла и со смешанным чувством облегчения и протеста плетусь следом за подругой.
У Мел удивительный дом. Его купил еще ее отец, тоже художник, когда только начал свой творческий путь. Стены здесь всюду светлые, каменные, везде арки и колонны, а окна огромные и большей частью овальные. Тут и там висят картины. Десятки картин во всевозможных рамах. Отец и мать Мелиссы познакомились в школе художеств и поженились почти детьми — лет в девятнадцать. Отношения их, судя по рассказам Мел, были сложные, порой взрывоопасные, — еще бы, два художника под одной крышей! — но после гибели мужа ее мать потеряла почву под ногами, забросила кисти и краски и уехала из Нью-Йорка в какое-то захолустье, в Орегон, к фермерше-сестре.
Мел варит кофе, и мы выходим с чашками в руках на задний двор, где стоит столик и стулья, а по высокой ограде изумрудным занавесом вьется плющ.
Мел садится на стул, кладет на уголок стола ногу в перепачканной штанине, делает глоток кофе, отставляет чашку и закуривает.
— Ну, рассказывай.
Набираю полную грудь воздуха, но не знаю, с чего начать. Мне вдруг кажется, что завести подобный разговор с попутчиком, которого не повстречаешь больше никогда в жизни, было бы куда проще, чем с лучшей подругой. Смотрю на огонек ее длинной сигареты и складываю руки на груди.
— Бросай курить.
Мелисса изгибает шоколадную бровь, с удовольствием затягивается и выдыхает дым.
— Значит, вот о чем ты все это время раздумываешь? О моих дурных привычках? Неужто я настолько тебе дорога?
Вздыхаю, качая головой.
— О твоем курении я раздумываю не потому, что ты мне бесконечно дорога, а потому что и мне приходится дышать этой гадостью. Говорят, пассивные курильщики страдают больше, чем активные.
— Серьезно? — с наигранным изумлением спрашивает Мел. — А о пассивных наркоманах что говорят?
Нахмуриваюсь.
— О пассивных наркоманах?
— Ну, о тех, кто видит перед собой кокаинистов-марихуанистов, кто поневоле вдыхает дым травки? — Мел делает замысловатый жест рукой, в которой держит сигарету.
— Про марихуану и кокаин я, по счастью, ничего не знаю! — восклицаю я, выходя из себя. — При чем здесь наркоманы?
— А курение? — пристально на меня глядя, спрашивает Мел. — По-моему, я спросила тебя совсем о другом, а ты резко сменила тему. Не хочешь со мной откровенничать — так и скажи.
— Да нет, дело не в том… — бормочу я.
— В чем же? Нет настроения разговаривать?
— Гм… — Задумываюсь. Открыть кому-нибудь душу, пожалуй, стоит. Даже необходимо. Ведь вчерашняя маленькая неприятность, как ни совестно признаваться, отнюдь неспроста так меня потрясла. Сомнения и неудовлетворенность не дают мне покоя, как верно подметила Мел, довольно долгое время. Но я никому не говорила об этом ни слова и чувствую, что скоро не выдержу…
— Дымить я буду в сторону, — говорит Мел примирительным тоном, — чтобы не отравлять тебя. И ветер как раз туда дует. — Она делает затяжку, до предела поворачивает голову и старательно выпускает дымовую ленту так, чтобы та улетела, не коснувшись меня. — Пойдет?
Печально смеюсь. Мел бывает грубоватой и вспыльчивой, мы вообще во многом совершенно разные, но я прекрасно знаю, что душа у нее тонкая, горячая и способная сострадать. За это я Мел и ценю. Мы дружим сотню лет.
— Пойдет? — настойчивее и с шутливой грозностью еще раз спрашивает она.
Киваю.
— Пойдет.
С моих губ слетает тяжкий вздох. Делаю глоток горького кофе, который у Мел, как обычно, отвратительный, поднимаюсь со стула и начинаю расхаживать взад и вперед по блестящей на солнце, будто золоченой траве. Мел внимательно за мной наблюдает, куря, как и пообещала, строго в сторону.
— Что, все настолько плохо? — спрашивает она, туша сигарету в керамической пепельнице.
Останавливаюсь, беспомощно смотрю на нее и всплескиваю руками.
— Не то чтобы… — Возвращаюсь на место, опускаю голову и закрываю лицо руками. — Я больше так не могу, Мел!..
Она наклоняется над столом и успокоительно хлопает меня по плечу, еще даже не подозревая, в чем моя беда. Гадаю, как она воспримет мое признание, и горячо надеюсь, что не слишком удивится и все верно поймет.