Плечи блондина слегка поникли, словно он ожил услышать от Роланда нечто иное.
Мальчик должен быть жив и здоров. Продолжил Роланд, как ни в чем не бывало. Не тронут в любых смыслах этого слова и даже не напуган.
Он кивнул на загорелую кисть хешарца, которую украшала грубовато сделанное изображение четырехэтажной башни.
Хешарец осклабился:
Не волнуйся, он слишком стар для меня, я люблю мясо посвежее.
Голос бритоголового был сиплым и низким.
Не обратив внимания на эту реплику, Роланд продолжил:
Как только вы получаете выкуп, он должен тут же вернуться домой. Иначе я найду вас, куда бы вы ни скрылись. И твой шрам, Роланд указал подбородком на Гая, станет настоящим, а твою голову, кивок в сторону бритоголового, обглодают дворовые шавки. Условия ясны?
Меня зовут Хесус Волк, вновь подал голос хешарец, мы принимаем твои условия.
После этих слов наемники встали, плащи их дорогие, из шерсти тонкой выделки, распахнулись и Роланд увидел на поясе Гая кацбальгер, почти такой же, как у него. Обычно Роланд не носил с собой столь приметное оружие, пользуясь повсеместно распространенной здесь чинкуэдой, но сегодня прицепил на пояс верного боевого товарища, ни разу не подводившего его. Ни на поле боя, ни в кровопролитных и скоротечных уличных схватках. А вот на поясе Хесуса висел гросс-мессер5 грозное оружие в умелых руках. И судя по тому, как двигался хешарец, пользоваться мессером он умел.
Ландскнехты развернулись к Роланду спинами и, не прощаясь, зашагали к выходу.
Четыре дня, бросил им в спину Роланд, чтобы, через четыре дня вас в городе не было.
Хесус Волк обернулся и глумливо подмигнул Роланду. А Роланд поставил зарок в голове, как только все утихнет, найти эту парочку и отправить к дьяволу на торжественный прием.
То, что согласие дал хешарец Роланду не понравилось. Главным в паре был Гай, а согласился на условия Хесус. Так что если что-то пойдет не так, блондин всегда может сослаться на то, что ни на что он не соглашался. И формально будет прав. Мало ли что там ляпнул его подручный.
Не нравились Роланду эти компрачикос6 и то, что они задумали. Не сама кража ребенка богача-толстосума такое уже бывало, и не раз. Прибыльный бизнес, главное, чтобы все были живы и здоровы. Роланд много раз выступал гарантом сохранности жизни похищенного. Ну, выложит богатый папаша, круглую сумму за единственного наследника, тряхнет мошной что такого? Ему не нравилось то, что скрывалось за этой кражей. Что-то такое неприятное, грозящее поколебать размеренную жизнь Роланда, да и не только его одного, было спрятано в тени этой аферы.
Будь его воля, он бы утопил эту пару в прибрежных водах. Да только его воли в этом деле не было. Ему было поручено проследить, что бы все прошло как обычно без крови и шума. И, строго на строго, приказано не вмешиваться, если условия, поставленные перед наемниками, будут выполнены. Ослушаться отдавшего приказ он не мог, иначе сам мог пойти на корм рыбам.
Роланд скрипнул зубами и, кинув дублон на стол, покинул прибрежный трактир. На улице к нему подскочил Джозе Проныра и, приподнявшись на цыпочки, Джозе был мелким и доставал макушкой Роланду только до плеча, зашептал в самое ухо:
Послал, я пару мальцов, за этой парочкой. Глаз с них не спустят.
Джозе, я должен знать все, что они делают что едят, что пьют, куда ходят, даже сколько раз до отхожего места бегаю. Понял?
Проныра торопливо закивал.
Докладывать будешь, каждые два часа.
И ночью?
Роланд задумался. На эту ночь у него были определенные планы, и отменять их, из-за пары заезжих похитителей он не собирался.
Последний раз доложишь, как зажгутся первые звезды, а дальше я сам тебя найду. Только записки оставляй в лавке старого Федерико.
Джозе кивнул и быстро скрылся в ближайшем переулке.
Роланд неторопливо отправился вверх по улице. Он собирался уединиться в заднем зале «Звезды Оливы» и как следует обдумать сложившуюся ситуацию. А обдумать у него было что.
2
Кусок не лез в горло Роланда, а это был верный признак надвигающихся неприятностей. Он лишь пару раз ковырнул вилкой в паэлье и отложил прибор в сторону. Чудесный, приправленный шафраном ароматный рис казался пресным и прогорклым. Даже любимые свежайшие мидии отдавали кислятиной, поэтому он пил мелкими глотками сухое Альенское и вспоминал.
Толстые стены тайной комнаты «Звезды Оливы» надежно отсекали от него шум общего зала, и ничто не мешало ему погрузиться в свое прошлое так глубоко, как он хотел. Вернее, как не хотел. Не хотел он вспоминать годы предшествующие его приезду в Оливу. Не хотел, но вспоминал. Надо было выудить из памяти Гая Мертвеца, очень надо. Но память как упрямая и норовистая кобылка, не подчинялась ему, не хотела скакать в прошлое, где он был ландскнехтом. Нет, она, рванув поводья, перескочила намного дальше туда, где Роланд был ребенком. Откуда собственно все и началось.
Роланд стал Мертвым не тогда, когда его приняли в отряд ландскнехтов, а много раньше. Так его, конечно, в то время никто не звал, он стал Мертвым не по факту но, по сути, и в этом были повинны ландскнехты, не «Мертвая голова», а рота рангом пониже «Стальные кулаки».
Наемники, нанятые главой союза объединенных городов Утенберга вторглась в его родную Вейцарию. Ландскнехты, отличавшиеся нелюбовью к вейцарцам, с радостью заключили кондотту7 с утенбергцем и ранним утром вторглись на территорию страны. Первому удару подвергся приграничный городок, в котором жил Роланд с родителями.
То утро он запомнил плохо, гибкая детская психика вытеснила наиболее жуткие воспоминания вглубь подсознания. Он помнил зарево пожара и клубы дыма от горящих соседских домов. Его уши до сих пор помнят грубые голоса, выкрикивающие в предрассветное небо:
Рыжих, всех рыжих под нож.
И крик, почти визг мамы:
Беги, Лани, беги.
Бешеный рык отца и жалобный стон матери. Его матери, с вьющимися, словно языки пламени волосами. Волосами цвета меди. Матери по имени Юдифь, взятой его отцом в жены из бродячего племени удеев, отличающихся от остальных дорожных скитальцев огненно-рыжими волосами и большими носами с горбинкою.
А глаза, его светло карие, точь-в-точь как у матери глаза, помнят как отец, размахивая громадным мясницким тесаком, бешеным быком вертится вокруг матери, не давая наемникам заколоть ее.
Его тело помнит, как соседка, благослови ее Святой Антонио, прижимает его к костлявой груди, как вжимает его лицо в вышитый матерью мантон8, одновременно пытаясь заткнуть ему уши. Как ей это почти удается, но он все-таки выворачивает голову из-под ее руки и видит, как здоровенный ландскнехт с усами, заплетенными в косички и серебряной серьгой в виде кулака, подныривает под размашистый удар отца и вонзает ему в живот короткий меч. Как затем пинком отшвыривает истекающее кровью тело с дороги, освобождая путь к матери. Как он наклоняется над ней и совершенно спокойно, буднично, словно проделывает это каждый день, перерезает тонкое горло. И громогласный крик:
Отличный удар, Олаф.
А потом бездна поглотила его сознание, это соседка, видя, что он вот-вот вырвется и кинется на убийц, ударила его по затылку подобранным с земли камнем.
Он потом узнает, что была в ротах такая традиция, врываясь в захваченный город кричать черных под нож или блондинов под нож, или как тогда рыжих.
Ни ему самому, ни отцу, если бы он не сопротивлялся, ничего не грозило. У обоих волосы были цвета льна.
Много позже, через пятнадцать лет, он найдет убийцу родителей, тогда, когда уже совсем прекратит его поиски, смирившись с тем, что кто-то другой отправил в ад черную душу наемника по имени Олаф. Он тогда уже будет лейтенантом в «Мертвых голов». Его рота остановится на постой в трактире и хозяин, выскочив во двор, вскинет руку с сжатым кулаком вверх и гаркнет традиционное приветствие ландскнехтов: