Возиться там особо не с чем, сообщил Степаныч, зажигая спичку. Я бывал в том доме при разных хозяевах
Он сделал паузу, чтобы прикурить. Обмусоленная и наверняка сырая «Прима» без фильтра (где он ее раздобыл?) никак не хотела раскуриваться. Наблюдая за потугами деда, я в тысячный раз возблагодарил небеса за свободу от никотиновой зависимости.
Наконец, выпустив с блаженным видом облако дыма, старик продолжил:
Я заглядывал туда и при Пашке-Кукрыниксе, он жил в девяностых, и при Савельиче, царствие ему небесное, рукастый был мужик, заходил и при Василиске
Старик еще какое-то время перечислял предыдущих владельцев «Чудова дома», останавливаясь на незначительных фактах их биографии, и мне вспомнилось бессмертное от Ильфа и Петрова: «Я сидел при Александре Втором Освободителе, при Александре Третьем Миротворце, при Николае Втором Кровавом. При Керенском я сидел тоже». Чтобы прервать поток воспоминаний, я спросил:
И что в итоге-то?
Он смерил меня исподлобья угрюмым взглядом.
Я тебе так скажу, мил человек: и сорок лет назад, и двадцать, и даже в прошлом лете дом выглядел одинаково и внутри, и снаружи. Я там бывал, я знаю, можешь мне поверить.
Я приподнял козырек кепки, вытер вспотевший лоб. В этот момент к шлагбауму с внешней стороны подъехал белый фургон с символикой компании грузоперевозок. Из кабины с пассажирского сиденья выглянул парень в голубой униформе. Степаныч приветственно махнул рукой, вынул из кармана куртки дистанционный пульт управления, нажал кнопку. Шлагбаум, будто очнувшись ото сна, вздрогнул и медленно поднялся. Фургон въехал на территорию и на первом же перекрестке свернул направо, на улицу Курортную. На этой улице жили представители среднего класса (по терминологии Степаныча, «полунищеброды»), которым не удалось подобраться поближе к берегу Озера. Жил там, кстати, и он сам.
Сосед мой Лёнька-байстрюк баню строит, прокомментировал мой рассказчик. Сдается мне, ни хрена у него не выйдет. Криволапый.
Почему байстрюк? Ты в его родословной копался?
Больно надо. Фамилия у него Быстрюков. Да и выглядит он как заполошный, что-то вечно придумывает, носится со своими чертежами, как тот мужик, который деревенский сортир заново изобрел. Только до ума никогда ничего не доводит. Помяни мое слово, и баню свою он бросит после фундамента. Хотя парень хороший, добрый, чего уж там
Степаныч дымил сигаретой и всё смотрел на перекресток Центральной и Курортной. Он будто забыл о моем существовании. Я вынужден был поставить его обратно на рельсы.
Ты жил здесь сорок лет назад?
Кого? встрепенулся дед. А, звиняй, задумался Поселок-то еще в шестидесятых заложили. Тут недалеко карьеры разрабатывали, под Кыштымом, графитовый и каолиновый. Работяги себе Тайгинку из землянок собрали, а потом, когда все росло и ширилось, как морды генсеков, народ поближе к Озеру потянулся. Тут и мой отец обосновался, переехал из Кыштыма, когда я еще пацаном был. Здесь как-то тише, да и воздух, сам понимаешь, не карьерная пыль.
Это заметно.
Я мысленно прикинул, сколько же лет Степанычу. Если его отец приехал сюда в шестидесятых, когда он был мальчишкой, то сейчас ему должно быть шестьдесят с чем-то. Но дед выглядел гораздо старше: при первой встрече, когда он тормознул меня на шлагбауме, я дал ему далеко за семьдесят. Потому, собственно, и называл его за глаза дедом. Получается, что он и не дед вовсе. Что же его так состарило?
Не ломай голову, будто услышав мои мысли, бросил Степаныч. Я сам не знаю, сколько мне.
То есть?
В паспорте написано, что я пятьдесят первого года. А по ощущениям будто полтора века прожил.
Я не хотел, чтобы он начал пересказывать содержание своих ненаписанных мемуаров, у меня было слишком хорошее настроение, но дед и сам быстро сменил тему.
Тот дом, в котором ты сейчас живешь, был первым. Он посмотрел на меня из-под бровей, с хитрецой, изучая реакцию. И он совсем не изменился. Каким построили, таким и остался. Ни разу при мне капитального ремонта или, там, перестройки какой, не было. Кое-где подмазать, зашкурить, а в целом он вроде ну, не стареет, в общем.
Первостроителем был некто Чудов?
Глаза у Степаныча стали совсем похожими на узкие щелочки.
Откуда знаешь?
У меня абонемент в публичную библиотеку.
Старик удивленно вскинул седые брови.
Да шучу я. Прежняя хозяйка рассказала.
Это Танька, что ли?
Она.
Степаныч кивнул, погасил сигарету подошвой шнурованных ботинок, серых и пыльных, как припаркованный у магазина «логан».
Толковая баба, сказал он, прицеливаясь окурком в урну, стоявшую на углу сторожки. Умная. Жаль ее, конечно
Из-за мужа?
Угу. Огрызок «примы», которым пульнул старик, пролетел мимо цели. Зар-раза!
Я промолчал, ожидая продолжения. Степаныч был интересным собеседником, одним из таких, у кого я периодически черпал вдохновение для создания своих персонажей, но он постоянно перескакивал с темы на тему, причем сюжеты его рассказов соединялись друг с другом без единого шва. Временами я даже испытывал к нему что-то вроде зависти.
Милая была семья, молвил старик, глядя на витрины магазина. Николай душевный был мужик, задумчивый. Бывало, сядем у него на пирсе, часами о чем-то говорим, а я даже не помню о чем. Хорошо было.
На берегу?
Ну да. Он там себе скамейку небольшую поставил. Она стоит еще?
Нет. Только старые качели и грибок.
Танька выдернула, значит. Не хотела душу бередить.
Степаныч шлепнул себя ладонями по коленям и с кряхтением поднялся. Разговор, видимо, подошел к концу. Но мне хотелось услышать еще кое-что.
А что с ним случилось? С Николаем?
Старик посмотрел на меня сверху вниз, шамкнул губами.
Загляну как-нибудь на рюмочку чая, расскажу. А пока пойду отолью.
Ты второй человек сегодня, кто намекает на приглашение в гости.
Я не намекаю и не напрашиваюсь. Надо будет зайду. А кто был первым?
Маша из магазина.
А, вона как Степаныч почесал нос. Хорошая девка, ладная. Выросла здесь, учится, работает. Родители у ней пьющие были, на девку времени не тратили, сама росла как-то. Выросла вот умницей-красавицей. Да ты и сам видишь.
Были родители? А где они сейчас?
Да кто их знает. Отец сидел, мать куда-то в город усвистала. Потерялись с концами. Мы и не спрашиваем, чтобы душу не травить. Манька дом старый продала под снос, замуж вышла. Муж у ней тут вроде ничего, тоже с детства его знаю, они всегда дружили. С матерью живет, а Маня, получается, со свекровью. Они малость того
Старик подозвал меня поближе, явно чтобы сообщить нечто конфиденциальное.
Ты бы их сторонился лучше, Юрьич.
В смысле?
В коромысле. Я ж тут давно живу, всё вижу, не слепой. Ты учти, парень, что Машка тут у нас на особом счету, ее трогать никак нельзя.
Кто ж ее трогает?
Это я тебе на будущее. Понимать надо.
Он постучал пальцем по виску. Потом, как бы извиняясь за сказанное, хлопнул меня по плечу и побрел за угол сторожки, где стояла синяя будка биотуалета.
Элвис покинул здание, пробормотал я, цепляя на нос солнечные очки.
Шагая по Центральной с пакетом продуктов и наблюдая, как суетятся за изгородями аборигены (не у всех домов были высокие глухие заборы, попадались и обычные деревенские штакетники), я размышлял над услышанным. «Чудову дому» уже лет пятьдесят, а он всё как новенький. Что бы это значило? Да, раньше строили на совесть, это понятно, но чтобы за полвека ни разу не ремонтировался? Любопытно.
По дороге мне встретилась еще одна местная достопримечательность отец-герой Олег Садвокасов. Молодой улыбчивый мужчина успел к своему тридцатилетию обзавестись уже четвертым ребенком. Его-то он сейчас и выгуливал в кричаще розовой коляске. Поравнявшись со мной, Олег кивнул и улыбнулся так широко и приторно, что мне стало немножко тошно. Так не улыбаются даже кассиры «Макдональдса». Эта улыбка показалась мне знакомой. После первой встречи я мучительно вспоминал, где мог видеть его раньше, и на второй раз меня осенило: это же тот самый тип, что скалился с календаря в офисе Марины Сотниковой, рекламируя элитные апартаменты в новом жилом комплексе «Манхеттен». Вот дела! Живет здесь, оказывается!