Когда я вспоминаю эти моменты сейчас, я размышляю о потребности моей жены в любви и моей неспособности показать это так, чтобы это имело для нее значение. Я проявлял любовь, работая, прилагая усилия, заботясь о каждой ее материальной потребности, двигаясь к будущему, которое я ожидал разделить с ней. Конечно, моя женщина нуждалась не только в устойчивом материальном положении, но это было все, что я мог ей дать. Ох уж это мое рациональное мышление Я видел себя ответственным мужем, добытчиком самого необходимого еды, одежды, крова, таким, каким был мой отец, мой личный пример того, каким должен быть муж.
Тот факт, что Джойс было трудно принять меня таким, каков я есть, продолжал отравлять наш брак все эти месяцы. Это была проблема, которую наши условия жизни только усугубили, и в конце концов стало ясно, что эти условия надо как-то менять. Запах стряпни наших соседей казался Джойс прогорклым; звон их кастрюль и сковородок невыносимым. И то, и другое мешало ей спать и так действовало на нервы, что у нее начались неконтролируемые мышечные спазмы, которые огорчали ее еще больше.
И вот, примерно за два месяца до рождения Джеффа, в марте 1960 года, мы переехали в дом моих родителей в Вест-Эллисе, штат Висконсин.
Но этот шаг мало облегчил состояние Джойс. Она продолжала страдать от продолжительных приступов тошноты, но вдобавок у нее развилась ригидность[2], которую ни один из осматривавших ее врачей так и не смог точно диагностировать. Временами ее ноги намертво застревали на месте, а все ее тело напрягалось и начинало дрожать. Ее челюсть дергалась вправо и приобретала такую же пугающую жесткость. Во время этих странных припадков ее глаза выпучивались, как у испуганного животного, и у нее начинала выделяться слюна, буквально с пеной у рта.
Каждый раз, когда у Джойс случался один из таких припадков, мы с родителями по очереди прогуливались с ней по столовой, пытаясь снять скованность. Мы медленно обходили обеденный стол, Джойс едва могла ходить, но делала все возможное, пока я поддерживал ее. Однако эта процедура очень редко срабатывала. Из-за этого обычно приходилось вмешиваться врачу, который делал Джойс инъекции барбитуратов и морфия, в конце концов ее успокаивавшие.
Врач Джойс не смог найти никакой внятной причины этих внезапных приступов. Он предположил, что они коренятся в психическом, а не в физическом состоянии Джойс. Он сказал, что они, вероятно, были связаны с беременностью первым ребенком. Тем не менее что-то нужно было делать, и поэтому к уже прописанному Джойс списку лекарств врач добавил фенобарбитал[3]. Пользы он не принес, а эмоциональное состояние Джойс только ухудшилось. Она стала еще более напряженной и раздражительной. Она быстро обижалась и часто, казалось, злилась как на окружающих, так и на в целом суровый характер своей беременности.
В течение этого периода я делал все, что мог, для комфорта Джойс, но в то же время, как я теперь понимаю, я также довольно часто оставлял ее наедине с моими родителями. Я учился в Университете Маркетт, готовился к получению степени магистра аналитической химии и подрабатывал аспирантом-ассистентом. В результате меня большую часть дня не было дома, особенно в последние два месяца беременности. Я уходил в семь утра и часто возвращался только в семь или восемь вечера. В течение этих долгих часов Джойс была вынуждена оставаться по большей части прикованной к дому, в компании моей матери. У нее даже не было водительских прав. Дни тянулись тяжело, и если Джойс иногда срывалась, разве можно было ее осуждать? Но все равно меня ее поведение сбивало с толку. Ну что такого было в шуме и запахах, из-за которого мы съехали с предыдущей квартиры? Обстановка в доме моих родителей была сносной так почему она все время была так расстроена? Что тут такого ужасного?
Со временем я пришел к выводу, что нечего было и пытаться понять женщину. Эмоциональный настрой Джойс полностью отличался от моего. Там были пики и долины, взлеты и падения. Мой же настрой, как я осознал, когда разобрался в себе, всегда был и до сих пор остается широкой плоской равниной.
Чтобы справиться с ухудшением своего физического и эмоционального состояния, Джойс продолжала принимать различные препараты, порой по двадцать шесть таблеток в день. Без сомнения, это помогло облегчить физическую боль, но по части ее эмоционального состояния чувства беспомощности и изоляции, которые переполняли ее, облегчением и не пахло. Она становилась вспыльчивой и все более и более отчуждалась и от меня, и от моих родителей. Я чувствовал себя беспомощным, не в силах что-либо с этим поделать. Я никогда не умел читать эмоции. Так что я барахтался, делая все, что мог, по большей части безрезультатно. Джойс мои неуклюжие попытки утешить ее только бесили, и эта реакция иногда ставила меня в тупик, поскольку такой гнев сильно отличался от моего собственного подхода к вещам общей пассивности, с которой я чаще реагировал на взлеты и падения жизни.
В любом случае мы так и не смогли по-настоящему примириться с конфликтами того первого года. Из-за этого я думаю, что этот первый неприятный опыт заложил основу для более длительного и еще более беспокойного брака. В каком-то смысле наши отношения так и не оправились от ущерба, нанесенного им на этой ранней стадии, так и не улучшились по-настоящему впоследствии.
Затем, в конце этого долгого испытания, родился мой сын.
Я был в Маркетте, когда это случилось. Было около четырех сорока пяти пополудни, я работал в кабинете аспиранта-ассистента, когда зазвонил телефон. Звонила мама, сообщив, что мой отец уже отвез Джойс в больницу Диконисс, всего в нескольких кварталах от Маркетта.
Я немедленно поехал в больницу. К моему приезду Джефф уже появился на свет. Я пошел прямо в комнату Джойс и нашел ее в постели, выглядевшей, конечно, измученной, но в то же время впервые за много недель вполне счастливой.
У тебя родился сын, сказала она.
Прошло несколько минут, и я впервые его увидел. Он лежал в маленькой пластиковой колыбели, завернутый в синее одеяло. Я видел, как он спокойно спит, неподвижно лежа на боку с закрытыми глазами. Я пораженно уставился на него. Как же он был похож на меня! Как же отчетливо я видел собственные черты, словно в миниатюре, на этом крошечном розоватом личике!
«У тебя родился сын», все еще звучали у меня в голове слова Джойс.
Да. У меня родился сын.
Сын, которого я позже назову в свою честь.
Джеффри Лайонел Дамер.
* * *
Джеффри прибыл домой через несколько дней. Одна из его ножек была в гипсе необходимая ортопедическая коррекция незначительной деформации при родах, но в остальном он был в полном порядке. Джойс нежно держала его на руках, и пока я вез всех нас домой, я видел, как его маленькие глазки бегают туда-сюда, впервые познавая мир.
Я часто думаю о нем в этой первоначальной невинности. Я представляю себе формы, которые он, должно быть, видел, размытые движущиеся цвета, и, когда я вспоминаю его в младенчестве, меня охватывает чувство беспомощного страха. Я смотрю в его глаза, тихо моргая, а потом вспоминаю все ужасы, которые они увидят позже. Я останавливаюсь на маленьких розовых ручках и мысленно представляю, как они становятся больше и темнее, думаю обо всем, что они сделают позже, о том, насколько они будут запятнаны кровью других людей. Невозможно примириться с этими видениями или избежать их печали. Они подобны сценам из разных миров, страницам из разных книг, так что невозможно представить, как конец жизни моего сына мог начаться с ее начала.