Алесь Кожедуб
Сезам. Рассказы
© Кожедуб А. К., 2023
© Оформление. ОДО «Издательство Четыре четверти», 2023
Рассказы
Как стать писателем
Это случилось со мной в раннем детстве. Мы жили в Ганцевичах, городском поселке в полесской глуши.
Но глушью Ганцевичи были только для Якуба Коласа, который учительствовал в этих местах до революции и одну из частей трилогии «На росстанях» назвал «В полесской глуши». После войны Ганцевичи преобразились, впрочем, как и весь Советский Союз. На работу в Западную Белоруссию приехали тысячи юношей и девушек, среди которых были и мои мама с папой. Как мне сейчас представляется, для них не существовало невыполнимых задач. Перед глазами лежал огромный мир, в который нужно было войти и взять свое. И они входили и брали.
Отец был бухгалтером, мама паспортисткой в милиции. Они поженились, отец вступил в партию, стал главным бухгалтером межколхозстроя, и все было бы хорошо, если бы он не считал, что поступать надо не по указке партии, а по совести. На собрании коммунистов он встал и сказал, что кандидат в депутаты, присланный из райкома, полное ничтожество отец употребил другое слово, и надо выбрать того, кого они хорошо знают. Собрание поддержало отца и проголосовало за другого кандидата.
Это был натуральный бунт на корабле, и отца с треском выкинули сначала из партии, потом с работы. К тому времени уже родились мы с сестрой, времена у нас наступили не самые простые. Но я рассказываю не о судьбе молодых коммунистов в послевоенном Союзе.
Именно в это нелегкое время со своей судьбой определился и я. Произошло это в нашем сарае, куда я позвал соседа Ваньку. Он был на год старше меня, а значит, умнее и сильнее.
Я еще в школу не ходил, но уже читал взрослые книги, и одна из них произвела на меня неизгладимое впечатление. Она была о рыцарях-крестоносцах. Закованные в броню воины потрясли до глубины души, и я захотел стать похожим на них.
Я нашел в сарае ржавое ведро и долго пытался проковырять в нем дырку для глаз. Однако не было подходящего инструмента, да и руки были не столь сильны. Я подозревал, что в эти руки рановато вкладывать железный двуручный меч. Но меч легко можно было заменить оструганной палкой, что я и сделал.
Иное дело шлем, то есть, ведро. Все-таки, нужно было видеть, куда идешь и с кем воюешь. Я взял ведро и отправился к соседу Толику Шабанову, старшекласснику. Толик был добрый парень. Не задавая лишних вопросов, он взял зубило, молоток и пробил в ведре кривую дыру.
Сойдет? спросил он.
Конечно, сказал я. Я тебе за это книжку про рыцарей дам почитать.
Не надо, отмахнулся Толик. Воюй так.
Я оттащил ведро назад в сарай и надел на голову. К сожалению, ведро было не совсем шлемом. При желании я мог бы втиснуться в него с плечами, но как тогда действовать мечом? Да, нужно было набирать вес. А я плохо ел.
«Ладно, решил я. Пока повоюю в ведре».
И позвал Ваньку. Но Ванька надевать ведро на голову решительно отказался.
Это же твой шлем, сказал он. Я лучше мечом.
Меч тоже мой, заметил я.
А я его тоже строгал.
Это было правдой, меч мы мастерили вместе.
Надевай, сказал Ванька.
Мне не понравился его повелительный тон, но я все-таки надел шлем на голову. Ванька радостно ухмыльнулся, размахнулся и от всей души шарахнул мечом по ведру.
Из глаз у меня посыпались искры. Но вместе с искрами из головы вылетела и вся дурь, которая там накопилась. Я вдруг понял, что лучше писать о рыцарях, чем ими быть.
Испуганный Ванька помог мне снять с головы ведро.
Живой? спросил он и дотронулся до шишки, которая, как я чувствовал, стремительно вспухала на макушке.
Не трогай! взвыл я. Мы же играем в рыцарей!
А ты не сказал, что надо понарошку, пожал плечами Ванька. Глянь, меч сломался.
Мы осмотрели оружие. Оно пришло в полную негодность, в отличие, кстати, от ведра.
В следующий раз надо зимнюю шапку под ведро надеть, сказал Ванька.
«Дудки, подумал я. В следующий раз рыцарем будет кто-то другой».
И я потихоньку начал писать. Сначала короткие, на полстранички, рассказы, потом длиннее. К восьмому классу я уже был готов к роману. Он назывался «Анты» о праславянском племени славян, воевавшем с Византией.
«Анты» я писал в Новогрудке, где оканчивал школу имени Адама Мицкевича. Там я уже был вполне состоявшийся автор, не считающий чем-то из ряда вон выходящим завоевание мира. Анты для этого вполне подходили. Они тоже почти завоевали восточно-римскую империю.
Отец в Новогрудке преподавал в торгово-экономическом техникуме бухгалтерский учет, но о Ганцевичах не забывал. Помнила о них и мама.
Какой же ты был дурак, что уехал из Ганцевич, сказала она как-то отцу.
Так ведь район расформировали! вытаращил тот глаза. Некуда было на работу устроиться.
Когда отец спорил, всегда таращил глаза.
А Просвиров остался, сказала мама.
Иногда она становилась невыносимо права.
Федор Васильевич Просвиров был другом отца. Они вместе начинали трудовую карьеру в Ганцевичах, Просвиров председателем райпотребсоюза, отец бухгалтером. Но потом Просвиров пошел по журналистской стезе и теперь возглавлял районную газету в Ганцевичах, между прочим, вновь ставших райцентром.
Такой квартиры, как там, у нас никогда не будет, вздохнула мама.
С этим отец был согласен. По ганцевичским меркам дом панского подловчего, то есть, лесничего, который достался нам пополам с директором школы Сычевым, был настоящими хоромами. Я уж не говорю про сад. Нашей груше бере и яблоне медовке завидовали все мои друзья, особенно Ванька.
Но в Ганцевичи мы с отцом поехали не за берой или медовкой. Отец собрал в стопочку убористо исписанные листы моего романа, уложил их в папку и туго завязал тесемки. Как истинный бухгалтер, он умел работать с документами.
Покажем Феде, сказал отец. Он тоже писатель.
Я уже понимал разницу между писателем и журналистом, но спорить не стал. Мне и самому хотелось съездить в Ганцевичи.
Просвиров поковырялся в папке с моим романом, что-то прочитал. Похоже, ему не очень понравился почерк.
Молодец, сказал он. Пиши дальше. Но писательство дело непростое. Пишущая машинка нужна.
Машинку мне дадут в техникуме, заявил отец. Как раз недавно одну списали.
Печатает? спросил Просвиров.
Пару букв не пробивает, но завхоз обещал, что исправит. Он у нас мужик с руками.
Меня качество пишущих машинок пока не волновало. О чем писать вот в чем вопрос.
А вы что пишете? спросил я Просвирова.
Повесть закончил, Федор Васильевич оглянулся по сторонам. Сказать, о чем?
Конечно, разрешил я.
Про экскаваторщика!
Я чуть не сел мимо стула, стоявшего рядом. Экскаваторщик в роли главного героя произведения не мог мне присниться даже в страшном сне.
Ты слушай, слушай! вскочил с места Федор Васильевич. Это же не простой экскаваторщик. У нас здесь до войны евреи жили, весь центр поселка занимали. Потом немцы пришли, гебитскомиссариат, гетто Часть евреев из гетто сбежали, остальных расстреляли немцы, и после войны их дома стали сносить.
Когда это было? спросил отец.
Сразу после войны, еще до того, как ты приехал. Экскаваторщик сломал стену дома, видит, горшок вывернулся. Он вылез из кабины, взял в руки, а там полный горшок золота!
Брешешь! стукнул ладонью по столу отец.
Вот те крест!
Федор Васильевич перекрестился. Между прочим, в отличие от отца, из партии его не выгоняли.
Вообще-то, у евреев всегда было золото, сказал отец. Даже у Калмановича, сам видел.
Калманович уехал в Свердловск, а тут целый горшок в стене замурован.
Рассказывая, Федор Васильевич большими шагами мерил комнату, в которой нас принимал. Это был кабинет с двумя книжными шкафами, письменным столом, кушеткой, креслом и стульями. Я с любопытством смотрел по сторонам. Когда-то и самому придется вить писательское гнездо. Но для этого нужна как минимум собственная комната. А у нас в Новогрудке две комнаты на четверых в доме для преподавателей техникума.