Их деревенька стояла на ближайшем к дубраве берегу узкой речушки. На другом берегу зеленели озимые. От берега до берега был перекинут низенький мосток. Землянка Мокши и Лёксы стояла почти возле реки, потому что для кузни нужна была вода. Однако для кузни нужно было и железо, а вот его-то и не было. Мокша разжигал печь только когда накапливалась работа по починке инвентаря.
Разделав и ошкурив добычу: пару куропаток, крупного дятла, трёх зайцев и двух куниц, Мокша развесил их тушки в землянке под дымоходом коптиться и занялся шкурками.
Лёкса, помыв коренья в реке, какие-то развесила под потолком, какие-то мелко порубила и бросила в небольшой глиняный горшок. Потом растёрла в каменной ступе две горсти зерна и тоже высыпала в горшок, который поставила не на огонь очага, а в некоторое углубление в его каменной кладке.
Повечеряли они остатками дневной пищи.
* * *
На следующий день Санька ждал родителей едва ли не с рассвета и издали услышал их приближение. Он сидел там же, под корягой и думал, перемалывая одну и ту же мысль. И даже не мысль, а тревогу, выражавшуюся в двух словах: «что дальше»?
Но всё произошло банально просто
Когда мать встала на колени на том же месте, Санька выполз из-под коряги и, быстро перебирая руками и коленями, приблизился к ней и уткнулся лицом в кожушок. Мать осторожно взяла его на руки.
Он тёплый, сказала она сквозь слёзы и прижала его к себе.
Санька, стараясь не показать своё не младенческое развитие и пряча взгляд, зашарил по её телу руками. Женщина встрепенулась, развязала верёвку и выпрастала из-под кожуха грудь.
Я знала Я знала Говорила она, слегка раскачиваясь.
Санька был голоден и чмокал старательно. Женщина иногда чуть слышно радостно вскрикивала. Молока медведицы на двоих сосунков не хватало. Видимо она не сумела набрать нужный вес перед зимовкой. Женщина прижимала сына к груди и тихо плакала. Плакал и Мокша, молча стоявший за спиной жены.
Санька, напившись молока, блаженно уснул, но проспал недолго.
«Как «Штирлиц», подумал он проснувшись.
Младенец посмотрел на закрытые глаза матери снизу вверх и, ловко крутнувшись телом, выскользнул из её рук. Она дёрнулась, пытаясь поймать ребёнка, но тот уже отполз к берлоге и сел, развернувшись в сторону родителей.
В это время из берлоги выполз Умка. С его нижней губы свисала капля молока. Увидев брата, Умка треснул его лапой по спине, но Санька увернулся и медвежонок перекатился через спину ребёнка. Санька последовал вслед за Умкой и оказался сидящим у него на животе.
Мокша засмеялся. Засмеялась и Лёкса.
Вот видишь, он здесь не пропадёт. Велес принял его. Не зря мы отдавали ему добычу.
Не зря, прошептала Лёкса.
* * *
Мать медведица вылезла из берлоги, когда уже вовсю зеленела трава, а Санька с Умкой освоили ближайшие окрестности. Ну как, окрестности Ближайшие два метра от берлоги. Причём Саньке пришлось сдерживать брата, чтобы тот не убежал дальше и не нарвался на какого-нибудь хищника.
Они с братом как раз сидели возле норы, когда оттуда появилась морда матери. Это произошло так неожиданно, что Санька едва не «даванул пасту».
Мама дорогая! Произнёс он, оглянувшись.
Голова медведицы была такой огромной, что едва пролезла наружу. Мать сощурилась, из её глаз потекли слёзы, и она чихнула. Ураган перевернул Саньку через голову. Медведица чихнула ещё раз и его перевернуло снова. Санька возмущённо рыкнул и подбежал к «матери». Медведица обнюхала его и лизнула. Умка заскулил и тоже получил порцию «обнимашек». Наконец медведица выбралась из берлоги полностью. Она была громадной и худой. Шкура висела на ней, как платье «три экс эль» на манекене.
Санька подсунул ей под нос пучок дикого лука, но мать лишь обнюхала его и поспешила в кусты. Санька усмехнулся. Он специально раздразнил медведицу, чтобы она быстрее выдавила из себя пробку и принялась пополнять затраченные на детей ресурсы. В последнее время молока у медведицы на обоих детёнышей не хватало и Санька дозировал своё потребление, чтобы оставалось для Умки. Молока Лёксы ему бы хватило, но от молока медведицы он отказываться не хотел. Она бы почувствовала. Мать-медведица и так с подозрением обнюхивала Саньку, когда тот приползал в берлогу после общения с родителями. Да и молоко медведицы было намного жирнее и питательнее. На нём Саньку пёрло, как на дрожжах.
* * *
К следующей зиме Санька уже хорошо бегал на двух ногах и со стороны напоминал маленького мохнатого человечка с детским личиком, но с вполне себе атлетическим телом. Но он не злоупотреблял хождением на ногах и хорошо освоил передвижения на корточках.
Сначала он ползал на коленях, но вскоре приспособился так выворачивать ноги, что смог сначала прыгать, как заяц, а потом и довольно быстро бегать на четырёх конечностях.
Как-то глянув на оставляемые им на земле следы, Санька удивился. От задних ног отпечатывались только пальцы и подушка ступни, а от рук пятка ладони и след от третьих фаланг пальцев. Он не раскрывал ладонь полностью, держа её кошачьей лапой. Его следы и напоминали следы какого-то животного из семейства кошачьих или собачьих, но отнюдь не человека.
Кисть его гнулась почти до предплечья, локти выносились в сторону, как у бульдога, но Санька развивал своё тело гармонично.
Медведица привыкла к Лёксе и не возражала, когда та подкармливала сына. Молоко у медведицы закончилось уже к лету. Умка перешёл на корешки и ягоды, а Санька полностью переходить на медвежью еду опасался. Александр Викторович знал, что пищеварение у медведя значительно отличается от человеческого и позволял себе лишь жевать корешки, которые выкапывала медведица. А вот ягоды он любил.
Понравились Саньке и личинки некоторых насекомых, особенно личинки пчёл и мух. Добывались они по-разному, но Санька привык и его это не останавливало. Однако тухлятину он не ел и Умка был благодарен ему за это.
Умка к зиме весил уже килограмм пятьдесят и Санька перестал абсолютно доминировать в борьбе, побеждая лишь ловкостью. Завалить Умку он не мог, а вот оседлать за нефигделать. Он заскакивал медвежонку на спину, вцеплялся в шерсть и катался на Умке до тех пор, пока тот не заваливался на спину. Но Санька ловко соскакивал и уворачивался от захвата.
Надо сказать, что ногти у Саньки окрепли от постоянного соприкосновения с землёй, выросли и тоже стали грозным оружием. Он изредка подтачивал их на камнях, и пользовался ими умело. Со зверями быть, по-звериному жить понимал Санька, и не давал Умке спуску, когда тот пытался огрызаться и «быковать». Но в общем-то жили человек и медведь дружно. Да и мать-медведица, видимо догадывалась, что приёмыш не совсем медведь, и в обиду не давала.
* * *
Вторая зима прошла спокойнее. Мать медведица с нашей помощью расширила и углубила берлогу. Санька проявил человеческую смекалку и опыт и превратил общее жилище в хоромы. Как и прежде медведица была дверной створкой, но Санька, на всякий случай, сделал для себя запасной выход, заткнув его мягким мхом.
К этому выходу и приходила Лёкса, продолжая кормить сына грудью.
Люди не могут не двигаться долго. В отличие от медведей, у человека запросто могут образоваться пролежни, если он будет долго лежать в одной позе. Вот Санька и не лежал, устроив в берлоге что-то типа спортзала. Для годовалого младенца места вполне хватало.
Мать-медведица почти не просыпалась, ворочаясь с боку на бок. Умка тоже дрых без просыпу. Саньке было скучно, и он повадился охотиться за белками и зайцами.
Собрав по берлоге мягкий медвежий подшёрсток, Санька скатал из него довольно прочную верёвку. Используя найденный летом шершавый камень, на котором он подтачивал свои когти, Санька сделал веретено и методом проб и ошибок научился свивать нити, а из них и сплёл верёвку.