36
37
В ноябре я отдал приказ, обращенный к офицерству, остававшемуся на службе у большевиков, осуждая их непротивление и заканчивая угрозой: «Всех, кто не оставит безотлагательно ряды Красной армии, ждет проклятие народное и полевой суд Русской армии, суровый и беспощадный». Приказ был широко распространен по советской России нами и еще шире советской властью, послужив темой для агитации против Добровольческой армии. Он произвел гнетущее впечатление на тех, кто, служа в рядах красных, был душою с нами. Отражая настроение Добровольчества, приказ не считался с тем, что самопожертвование, героизм есть удел лишь отдельных личностей, а не массы. Что мы идем не мстителями, а освободителями Приказ был только угрозой для понуждения офицеров оставлять ряды Красной армии и не соответствовал фактическому положению вещей: той же Болотовской комиссии было указано мною не вменять в вину службу в войсках советской России, «если данное лицо не имело возможности вступить в противобольшевистские армии или если направляло свою деятельность во вред советской власти» (приказ 16 апреля 1919 года, 693). Такой же осторожности в обвинении, такой же гуманности и забвения требовали все приказы Добровольческим войскам, распоряжения, беседы с ними.
В отношении генералов, дела которых доходили до главнокомандующего, цифровые данные дают следующую картину: за период с сентября 1918 года по март 1920-го суду было предано около 25 лиц. Суд присудил одного к смертной казни, четырех к аресту на гауптвахте и 10 оправдал. О трех-четырех справки не имею. По моей конфирмации смертной казни, каторжным работам и арестантским отделениям не был подвергнут никто из них. Наказание заменялось арестом на гауптвахте и, в важных случаях, разжалованием в рядовые, причем к декабрю 1919 года все разжалованные были восстановлены в чинах.
Судьба младшего офицерства разрешалась в инстанциях низших; я приведу здесь результат маленькой анкеты, рисующей и психологию, и практику разрешения этого вопроса самими войсками. Не будучи долго поддержаны другими, первые Добровольцы вместе с тяжкими испытаниями, выпавшими на их долю, впитывали в себя презрение и ненависть ко всем тем, кто не шел рука об руку с ними. В Кубанских походах поэтому, как явление постоянное, имели место расстрелы офицеров, служивших ранее в Красной армии С развитием наступления к центру России изменились условия борьбы: обширность театра, рост наших сил, ослабление сопротивления противника, ослабление его жестокости в отношении Добровольцев, необходимость пополнять редеющие офицерские ряды изменили и отношение: расстрелы становятся редкими и распространяются лишь на офицеров-коммунистов.
Поступление в полки офицеров, ранее служивших в Красной армии, никакими собственными формальностями не сопровождалось. Офицеры, переходившие фронт, большею частью отправлялись в высшие штабы, для дачи показаний. Таких офицеров было не так много. Главное пополнение шло в больших городах. Часть офицеров являлась добровольно и сразу, а часть после объявленного призыва офицеров. Большинство и тех и других имели документы о том, что они в Красной армии не служили. Все они зачислялись в строй, преимущественно в офицерские роты, без всяких разбирательств, кроме тех редких случаев, когда о тех или иных поступали определенные сведения. Часть «запаздывающих» офицеров, главным образом высших чинов, проходили через особо учрежденные следственные комиссии (судные).
Отношение к офицерам, назначенным в офицерские роты, было довольно ровное. Многие из этих офицеров быстро выделялись из массы и назначались даже на командные должности, что в частях Дроздовской дивизии было явлением довольно частым. В Корниловской дивизии
38
Что касается отношения к красному молодому офицерству, то есть к командирам из красных курсантов, то они знали, что ожидает их, и боялись попасться в плен, предпочитая ожесточенную борьбу до последнего патрона или самоубийство. Взятых в плен, нередко по просьбе самих же красноармейцев, расстреливали.
Этот больной вопрос возник и в Красной армии и был разрешен как раз в обратном направлении. Для агитации среди белых Бронштейн составил лично и выпустил воззвание: «Милосердие по отношению к врагу, который повержен и просит пощады. Именем высшей военной власти в Советской республике заявляю: каждый офицер, который в одиночку или во главе своей части добровольно придет к нам, будет освобожден от наказания. Если он делом докажет, что готов честно служить народу на гражданском или военном поприще, он найдет место в наших рядах»
Для Красной армии приказ Бронштейна звучал уже иначе: «Под страхом строжайшего наказания запрещаю расстрелы пленных рядовых казаков и неприятельских солдат. Близок час, когда трудовое казачество, расправившись со своими антиреволюционными офицерами, объединится под знаменем советской власти» (24 ноября 1918 года, 64).
Мы грозили, но были гуманнее. Они звали, но были жестоки. Советская пропаганда имела успех не одинаковый: во время наших боевых удач никакого; во время перелома боевого счастья ей поддавались казаки и Добровольческие солдаты, но офицерская среда почти вся оставалась совершенно недоступной советскому влиянию.
Добровольческая власть в Одессе
Ближайшие две-три недели после занятия Одессы налаживалась еще только связь ее с Екатеринодаром, и генерал Гришин-Алмазов
39
40
41
Окончилось все неожиданно и трагично. 20 марта генерал дАнзельм, вызвав Шварца, объявил ему, что «им получен приказ Антанты об эвакуации Одессы совместно со всеми союзными войсками». На подготовку эвакуации дано было 48 часов. Неофициально из французского штаба распространилась по городу версия о связи этого распоряжения с падением якобы кабинета Клемансо и приходом к власти социалистов
Известие об эвакуации произвело в городе неописуемую панику. Если вообще положение на фронте, где против четырех сильных дивизий наступало не свыше 68 тысяч (в Одессу вступило не более 2 тысяч большевиков) ничтожных в боевом и моральном отношении банд, не давало никаких поводов к эвакуации, то 2-дневный срок ее являлся совершенно необъяснимым и невыполнимым. Это была уже не эвакуация, а бегство, обрекавшее десятки тысяч людей и вызывавшее невольно в их сознании мысль о предательстве.
Все расчеты тоннажа были фиктивными. Французы захватили большинство судов для своих надобностей, и спастись могли поэтому главным образом лица, связанные со штабом Шварца
42
Среди разнородных чувств и восприятий, волновавших в эти дни население Одессы, было одно общее и яркое это ненависть к французам. Оно охватывало одинаково и тех счастливцев, которых уносили суда, и тех, что длинными вереницами, пешком, на пролетках и подводах тянулись к румынской границе; оно прорывалось наружу среди несчастных людей, запрудивших со своим скарбом одесские пристани и не нашедших места на судах, и в толпе, венчавшей одесские обрывы, провожавшей гиканьем и свистом уезжавших
О бригаде
43
44
Пособие в виде шестимесячного содержания, назначенное Шварцем всем военным и гражданским чинам, Добровольцам не выдали. Семьи их оставались без всяких средств, на произвол судьбы в Одессе. В бригаде также не было никаких сумм. Получив 21-го известие дАнзельма об эвакуации, Тимановский приехал в Одессу, чтобы добиться обещанного Шварцем отпуска средств, но было уже поздно: генерал дАнзельм по соглашению с большевистским Советом рабочих депутатов в ночь на 22-е передал ему город, и с утра «самооборона» стала обезоруживать и расстреливать чинов Добровольческой армии и захватывать государственные учреждения.