Тут входная дверь скрипнула, и кто-то вошел. Кто-то хриплый и очень медленный. Попросил пива и пачку донного табаку. Похрипел немного в благодарность, подышал рядом со мной, помучил мою знахарку поиском мелочи, пересчитыванием. Через несколько минут дверь скрипнула еще раз, и снова стало тихо.
Голова чуть закипела, но тишина успокаивала и напряжение спадало. Я попытался сосредоточиться на пульсации тепла в ладонях. Ладони и правда горят. Наливаются тяжелой кровью, стонут. Мне нельзя двигать руками, и поэтому кажется, что они стали чугунными, они тянутся к земле, и тянут за собой плечи, а дальше голову, и все тело как будто прибивает к полу. Но я держусь. Я думаю о том, что у меня появилась цель. И эта цель находится вне простого комфорта, вне удобств, развлечений, красоты, она находится в поле возможностей и потенциалов. Она должна помочь мне обрести собственное дао без красных знамен, без радужных растяжек, чек-листов, успешных походов и других символов радиоактивного мира, описанного в политических шоу или трендовых подкастах. Моя цель пиздатая версия меня.
Шею резко обожгло. Я дернулся, стал чесать место ожога, но старая сильная рука остановила меня и приказала терпеть. Туда же упала другая пара капель воска. Все как в старом добром голливудском кино просветление через боль. Потерплю.
*
Не так я представлял себе эту встречу. Ой, не так.
Моя фантазия рисовала мне картины банальные, но яркие вокруг комната с разным ритуальным тряпьем, в центре комнаты обязательный стеклянный шар, пахнет жжеными оленьими рогами (это как, интересно?), и напротив сидит очаровательная она цыганка из фильмов Кустурицы, с большими глазами и тяжелыми волосами, уже не молодая, но все еще голодная до жизни, до колдовских танцев с такими вот наивными гостями.
Моя фантазия рисовала и картины скверные там я сижу на грязном полу в землянке, много лет не мытая и давно ослепшая затворница кудахчет на плохом русском свои заклятья, мне страшно, мне хочется сбежать, но ее воля держит меня на месте, а свежий отвар из мухоморов прибивает отекшие чугунные ноги к земле.
В реальности я как будто попал на безумное свидание вслепую. Она могла оказаться моделью, могла уродиной. А оказалась вахтершей.
А теперь, милый, подними ладони к лицу, плюнь на них и разотри, прервала мои мысли знахарка.
В смысле Зачем?
Затем. Плюй давай.
Я потянулся к повязке на глазах, но знахарка шлепнула меня по ладоням.
Черт, ненавижу делать странные вещи. Ну, потянулся, ну, плюнул, растер. Сижу, жду.
Знахарка начала еле слышно читать молитву. Сначала я почти не разбирал слов, потом сосредоточился и стал вылавливать отдельные фразы, отдельные куски. Кажется, она обращалась к небу: «славься большое, и сильное, нависающее, пророческое, славься камень земной, здрав буде, купол небесный» Чем дольше я вслушивался в ее бормотание, тем отчетливее представлял, как эта сухая женщина истончается, отдает свою энергию и силу куда-то наверх сначала тонкой светлой струйкой, потом ярким пылающим потоком огня. Мои пальцы похолодели, голова закружилась, я почувствовал нити пота, как они тянутся с затылка под лопатки. Я понял, что старуха связала меня своими колдовскими сетями и проткнула иголкой самое мое естество проткнула, и из него медленно вытекает накопленный яд.
*
Я заметил, что дрожу.
Дыши-дыши, милок. Поплакай, если хочется. Поплакай, подыши еще. Все сойдется тогда, все сбудется. Потрогай лицо, сказала она, и я это сделал. Чувствуешь липко стало? Потри лицо, сказала она, и я это сделал. Посмотри, сколько выходит из тебя. Все выходит, все это лишнее, все ненужное наружу идет. Пусть так, отпусти его. Поплакай, сказала она, и я почувствовал, что по моим щекам текут слезы.
Я начал глубже дышать. Дышать в ответ ее бормотанию. Глубокий вдох, еще глубже, несколько коротких. Снова глубокий вдох, снова глубже, и еще несколько коротких. Господи, как же это хорошо! Как славно. Просто так дышать, и просто так потеть, и просто так плакать. И каждый миг посвящать себе, концентрироваться только на себе, не думать о лишней ответственности, о комфорте окружающих, телефонных звонках, расписании встреч, неотвеченных сообщениях, прогнозе погоды, балансе на карте, подборе удобной обуви, одежды, друзей, партнерш, коллег, мест, баров, ресторанов, автомобилей, фильмов, стримов, смыслов, масок и теней. Просто концентрироваться на том, как ты дышишь, как бьется твое сердце, как потеют твои пальцы, как информация течет по узким ложбинам твоего внимания Да, именно так! И так может быть всегда, так может быть всегда, когда ты захочешь управлять входящим потоком вместо того, чтобы он направлял твою волю.
Снимай повязку. Готово, сказала знахарка. Я открыл глаза.
Уффф, я шумно выдохнул.
Дальше все просто. Помнишь, говорил, что тебя будто с тела вынули и потом назад положили? И ты как будто чужой тут получился?
Кхм вообще хорошее сравнение. Если вспомнить тот же фильм. Ну про чужого, вы смотрели? То есть как будто меня как паразита подсадили в это тело, я судорожно засмеялся своей находке. Хотя тогда должны были паразита в меня
Погоди-погоди, не беги. Я хочу услышать. Ты чувствовал, что себе не принадлежал, так это было?
Получается, так.
А я тебя сшила всего, соединила.
Как это?
А ты слушай теперь себя, слушай, и всё поймешь, всё заметишь теперь, на этой фразе она встала и начала рыться в своей сумке, давая мне понять, что сеанс окончен.
Погодите, я немного напрягся. Ну, может, расскажете хоть немного, что это было? Что дальше будет?
Дальше всё будет хорошо, широко улыбнулась бабка. На тебе порчи были, вредил ты кому-то. Себе тоже вредил, и это сняла. Не будешь теперь курить эти палочки вонючие, сивухой травиться, не будешь страдать. Радоваться сможешь, жить наконец начнешь.
Я замер на секунду, не зная, что сказать. Я хотел до нее доебаться с миллионом вопросов: правда ли всё, что она говорит, как эти заклятья работают, придется ли мне добирать результат силой воли и не станет ли мне снова худо, кому нахрен потребовалось меня проклинать и почему вообще в нашем техномире вся эта мистическая патока еще течет? Я хотел от нее матчасти, но понимал, что никакой матчасти тут быть не может.
Спасибо вам, все, что смог выговорить. Давайте расплачусь. Столько, верно? протянул ей пятитысячную купюру.
Пусть будет столько, она деланно отвернулась. Но вообще это стоит семь.
Я выдохнул, великодушно протянул ей еще одну пятерку и встал с табурета. Старуха остановила меня жестом, улыбнулась и сказала, что обязана выдать сдачу. Порылась в своей сумочке, достала тысячу, улыбнулась еще раз и сказала, что больше нет. Я сделал вид, что признателен и вообще не стоило, но, так и быть, возьму. Отряхнулся, расправил плечи, пошел к выходу.
Погоди, милок, остановила меня знахарка. Посиди пять минут, я первая уйду. Тут скоро хозяйка придет, она же продавщица. У нас уговор не пересекаться. Посиди, подыши, подумай. Только имей в виду. Ты договор заключил. Покуришь свои сигареты или выпьешь считай, разорвал. Тогда духи за тобой придут, и вернутся все порчи, что я прогнала, и страдания за ними придут, и считай, что не лечился вовсе. Если поймешь, что невмоготу, ты мне позвони, я кодировку сниму. А иначе, она скрестила указательные пальцы и посмотрела на меня так строго, что я вспомнил себя буйным школьником на допросе директора и вжался в стул.
*
Все пять минут я сидел и думал о том, как плотно и вкусно буду дальше жить свою жизнь. Представлял, что куплю маленький круглый столик на балкон, ножом размечу там участки для красивой упаковки длинных спичек, круглой глубокой пепельницы из цельного куска лакированного дерева, небольшой и обязательно целиком металлической гильотины, а в самом центре будет стоять компактный хьюмидор, и там внутри будут кубинские сигары, и только кубинские, никакой доминиканы, только кубинские и обязательно с черепами на тубусах и упаковках, чтобы все время помнить о смерти. И выкрашу размеченные участки стола акрилом в разные цвета, и добавлю туда тонкой вязи, и получится такой мавританский курительный столик, и каждую пятницу я буду неспешным знатоком жизни, с сигарой в зубах и китайским успокаивающим чаем в кружке, и, может, это уподобление дедушке Черчиллю вознесет меня до самых высоких разреженных слоев атмосферы, где плотность долбоебов почти нулевая, а плотность мысли такая, что ее можно жрать.