Упадочники, заполнившие списки американских бестселлеров десять лет назад, были не первыми, кто пошел по ложному пути. После того как в XVIII веке Великобритания потеряла свои американские колонии, Гораций Уолпол сетовал на то, что она превратилась в «жалкий островок», такой же незначительный, как Дания или Сардиния. Его прогноз был обусловлен существовавшим тогда взглядом на колониальную торговлю, и он не смог предвидеть грядущую промышленную революцию, которая даст Великобритании второе столетие с еще большим превосходством. Точно так же американские упадочники не смогли понять, что «третья промышленная революция» вот-вот даст Соединенным Штатам «второе столетие».
С другой стороны, в мировой политике ничто не вечно. Столетие назад уровень экономической глобализации по некоторым меркам был столь же высок, как и сегодня. Мировые финансы опирались на золотой стандарт, иммиграция была на небывалом уровне, торговля росла, а Британия была империей, над которой никогда не заходило солнце. По словам автора Уильяма Пфаффа, «ответственные политические и экономические ученые в 1900 г., несомненно, описали бы перспективы двадцатого века как продолжение имперского соперничества в мире, где доминирует Европа, продолжительную патерналистскую опеку европейцев над своими азиатскими и африканскими колониями, прочное конституционное правление в Западной Европе, неуклонно растущее процветание, рост научных знаний, обращенных на пользу человечеству, и т. д.». Все это было бы не так». Разумеется, за этим последовали две мировые войны, великие социальные болезни тоталитарного фашизма и коммунизма, конец европейской империи и конец Европы как арбитра мировой власти. Экономическая глобализация была повернута вспять и вновь достигла уровня 1914 года только в 1970-е годы. Вполне возможно, что это может произойти снова.
Сможем ли мы добиться большего, вступая в XXI век? Апология Йоги Берры предостерегает нас от прогнозов, особенно относительно будущего. Однако у нас нет выбора. Мы ходим с картинками будущего в голове, что является необходимым условием планирования наших действий. На национальном уровне нам нужны такие картины, чтобы направлять политику и подсказывать, как использовать нашу беспрецедентную мощь. Разумеется, не существует единственного будущего, есть множество возможных вариантов, и качество нашей внешней политики может сделать одни из них более вероятными, чем другие. Когда системы включают в себя сложные взаимодействия и обратные связи, малые причины могут привести к большим последствиям. А когда в процесс вовлечены люди, реакция человека на сам прогноз может привести к тому, что он не сбудется.
Мы не можем надеяться предсказать будущее, но мы можем тщательно прорисовывать наши картины, чтобы избежать некоторых распространенных ошибок. Десятилетие назад более тщательный анализ американской мощи мог бы спасти нас от ошибочного портрета американского упадка. Совсем недавно точные прогнозы катастрофического терроризма не смогли предотвратить трагедию, которая вновь заставляет некоторых предвидеть упадок. Важно не допустить пороков как упадка, так и триумфализма. Деклинизм порождает излишнюю осторожность, которая может подорвать наше влияние, а триумфализм потенциально опасное отсутствие напряженности, а также высокомерие, которое также растрачивает наше влияние. Тщательно проанализировав ситуацию, мы сможем принять более правильные решения о том, как защитить наш народ, продвигать наши ценности и вести к лучшему миру в ближайшие несколько десятилетий. Мы можем начать этот анализ с изучения источников нашего могущества.
В последние годы мы часто слышим о том, насколько могущественной стала Америка, но что мы понимаем под могуществом? Проще говоря, сила это способность добиваться желаемых результатов и, если необходимо, изменять поведение других людей, чтобы это произошло. Например, военная мощь НАТО позволила остановить этническую чистку Слободана Милошевича в Косово, а обещание экономической помощи разрушенной экономике Сербии переломило первоначальное нежелание сербского правительства выдать Милошевича Гаагскому трибуналу.
Способность добиваться желаемых результатов часто ассоциируется с обладанием определенными ресурсами, поэтому мы обычно используем сокращение и определяем власть как обладание относительно большим количеством ресурсов; таких элементов, как население, территория, природные ресурсы, экологическая мощь, военная сила, политическая стабильность. Власть в этом смысле означает владение старшими картами в международной игре в покер. Если вы показываете высокие карты, то другие, скорее всего, сбросят свои руки. Конечно, если вы плохо разыграете свою руку или станете жертвой блефа и обмана, вы все равно можете проиграть или, по крайней мере, не получить желаемого результата. Например, после Первой мировой войны США были крупнейшей державой, но не смогли предотвратить ни приход к власти Гитлера, ни Перл-Харбор. Превращение потенциальных силовых ресурсов Америки в реализованные требует продуманной политики и умелого руководства. Но начинать надо с козырей.
Традиционно проверкой великой державы была «сила для войны». Война была главной игрой, в которой разыгрывались карты международной политики и доказывались оценки относительной силы. С течением веков, по мере развития технологий, менялись источники силы. В аграрной экономике Европы XVIIXVIII вв. население было важнейшим ресурсом власти, поскольку оно обеспечивало базу для уплаты налогов и набора пехоты (в основном наемной), и это сочетание людей и денег давало преимущество Франции. Но в XIX веке растущая роль промышленности принесла выгоду сначала Великобритании, которая управляла волнами с помощью флота, не имевшего аналогов, а затем Германии, которая использовала эффективную администрацию и железные дороги для транспортировки армий для быстрых побед на континенте (хотя Россия имела большее население и армию). К середине ХХ века, с наступлением ядерной эры, США и СССР обладали не только промышленной мощью, но и ядерными арсеналами и межконтинентальными ракетами.
Сегодня основы власти отходят от акцента на военную силу и завоевания. Парадоксально, но одной из причин этого стало ядерное оружие. Как мы знаем из истории «холодной войны», ядерное оружие оказалось настолько мощным и разрушительным, что его применение стало слишком дорогостоящим, за исключением теоретически возможных экстремальных ситуаций. Вторым важным изменением стал рост национализма, который усложнил для императоров задачу управления пробудившимся населением. В XIX веке несколько авантюристов с горсткой солдат завоевали большую часть Африки, а Британия управляла Индией с помощью колониальных сил, составлявших ничтожную долю коренного населения. Сегодня колониальное господство не только широко осуждается, но и обходится слишком дорого, как показали обе сверхдержавы «холодной войны» во Вьетнаме и Афганистане. Распад советской империи последовал за распадом европейских империй на считанные десятилетия.
Третьей важной причиной являются социальные изменения внутри великих держав. Постиндустриальные общества ориентированы на благосостояние, а не на славу, и не приемлют больших потерь, за исключением случаев, когда речь идет о выживании. Это не означает, что они не будут применять силу, даже если это чревато потерями, как это было во время войны в Персидском заливе в 1991 году или в Афганистане сегодня. Но отсутствие воинской этики в современных демократических государствах означает, что применение силы требует тщательного морального обоснования для обеспечения поддержки населения (за исключением случаев, когда на карту поставлено выживание). Грубо говоря, в современном мире существует три типа стран: бедные, слабые доиндустриальные государства, часто представляющие собой хаотичные остатки распавшихся империй; модернизирующиеся индустриальные государства, такие как Индия или Китай; постиндустриальные общества, преобладающие в Европе, Северной Америке и Японии. Применение силы является обычным делом в первом типе государств, еще приемлемым во втором, но уже менее терпимым в третьем. По словам британского дипломата Роберта Купера, «большое количество самых могущественных государств больше не хотят ни воевать, ни завоевывать». Война по-прежнему возможна, но сейчас она гораздо менее приемлема, чем столетие или даже полвека назад.