Мужчины отвечают:
Затем идут дальнейшие переговоры. На действительность подобных сходбищ партии невест и партии женихов указывают и чешские хроники. Козьма Пражский, рассказав легенду о борьбе девушек с юношами, говорит, что обе стороны заключили перемирие и устроили трехдневное общее празднество. «Вступают юноши на пир с девицами, как хищные волки, ищущие добычи. Весело проводят они первый день в питьё и еде. Чем больше пьют, тем больше возрастает жажда. Едва к ночи затихает пиршество. Настала ночь. На ясном небе сверкнула луна. Вдруг затрубил один юноша и, подав этим знак, закричал: «Полно пить, есть, играть! Вставайте, зовёт вас любовь!» Юноши тотчас бросаются на девушек и умыкают их. Все это напоминает нам рассказы об амазонках, о гинейнократических первобытных народах, о современных папуасах северной Австралии, у которых до сих пор можно встретить общества женщин, живущие совершенно особо от мужских обществ. Весною, когда половой инстинкт пробуждается, самцы начинают гоняться за самками, полы сходятся тоже на своего рода игрища, на которых и совершаются умыкания. Детей, рождённых от этих связей, матери выкармливают грудью и затем, если они не принадлежит к женскому полу, выпроваживают из своего общества. Конечно, игрища времён Нестора и Козьмы Пражского не имели уже столь грубого, чисто животного характера, но всё-таки они указывают своими чертами на те первобытные порядки, из которых они развились до форм, известных нам[4]. Умыкание и брак были далеко не единственною целью этих сборищ, которые устраивались прежде всего для празднества в честь богов полового наслаждения, для любви и веселья. На них царила полная свобода: это были оргии любви. Здесь допускались свободные объяснения в любви, поцелуи, объятия, и матери охотно посылали своих дочерей поневеститься на игрищах. «Тут, говорит христианский обличитель этих празднеств, стучат в бубны, и глас сопелий, и гудут струны, жёнам же и девам плескание и плясание, и главам их накивание, устам их клич и вопль, всескверные песни, и хребтам их вихляние и ногам их скакание и топтание, тут же мужам и отрокам великое прельщение и падение и жёнам и мужатым беззаконное осквернение и девам растление». Переяславский летописец говорит, что при этом «от плясания, и от очнаго воззрения, и от обнажения мышц, и от перстов ручных показания и от перстней возлагания на персты чужие, также посредством целования», мужчины «познавали, которая жена или девица к юношам похотение имать, и плотию с сердцем разжегшися, слагахуся, иных поимающе, а других, поругавше, метаху на посмеяние».
Половою свободою, проявлявшеюся, между прочим, на этих игрищах, пользовались в особенности девушки, как о том свидетельствуют древние хроники и путешественники. Независимость незамужних женщин простиралась в древности до такой степени, что породила саги об амазонках, саги, которые, при всей своей фантастичности, имели, без сомнения, некоторое историческое основание. «Девушки говорит Козьма Пражский, свободно росли в чешской земле, упражнялись в военном деле, избирали себе предводительниц, ходили на войну, занимались охотою в лесах одним словом, в образе жизни мужчин и женщин не было различий. Оттого смелость девушек возросла до такой степени, что они недалёко от Праги построили на одной скале город, укреплённый самой природой; ему дано было имя Девин. Возмущённые этим юноши, собравшись во множестве, построили себе на противоположной скале, среди леса, другой город, который теперь зовётся Вышгород, а тогда, от кустарников, кругом его росших, назывался Тростов. И то девушки брали верх над юношами своею ловкостью, то юноши одолевали девушек силою; были между ними то мир, то война». Начальницею этих амазонок была одна из девушек знаменитой Любуши, Власта, которой легенды приписываюсь намерение превратить всю Чехию в женское государство, лишив мужчин их власти и значения. Власта постановила законом воспитывать из детей только девочек, а мальчиков делать неспособными к владению оружием, выкалывая им правый глаз и отрубая на обеих руках большие пальцы. Мужчины победили амазонок и Власта была убита. В этом сказании, как и во всех подобных, несмотря на мифичность общаго, сгруппировано, как об этом убедимся ниже, много черт из действительной жизни. Славянские девушки были воинственны и независимы по своему характеру до такой степени, что нередко могли успешно сопротивляться хищническим притязаниям мужчины и, охраняя свою независимость, поддерживать свободный характер любовного союза. Былины сохранили нам древние образы богатырши, паленицы[5], вольной наездницы. Она совершенно свободно располагает своим сердцем, выбирая себе возлюбленных и по произволу меняя их. Прекрасная королевна, к которой однажды заехал Илья Муромец, спрашивает его:
Тому же Илье жена Святогора предлагает «сотворить с ней любовь». Марина сама предлагает Добрыне свою руку и сердце:
Нередко подобная девица ищет себе такого жениха, который был бы сильнее и могущественнее её. Будущая жена Дуная, бывшая первым стрелком в Киеве, отправляется во чисто поле искать себе супротивников, с тем, чтобы выйти замуж за человека, который сумеет победить её. Если предмет страсти не поддаётся добровольно, то такая женщина, подобно современному ей мужчине, умыкавшему невесту, умыкает себе жениха. Вот, напр., встречает Добрыня «паленицу женщину великую», нападает на неё, бьёт её «в буйну голову своей палицей булатною, но паленице это решительно нипочём:
и увезла к себе с тем, что «если он в любовь ей придётся, то она сделает его своим мужем. Так и вышло. Выбор жениха невестою и даже следы умыкания женихов до сих пор сохраняются в малорусской жизни. Боплан, составивший описание Малороссии в XVII в., говорит, что здесь девушки сами выбирают себе своих будущих мужей, сами сватаются за них. По словам Терещенко, если малороссийская девушка любит какого-нибудь мужчину, то сама упрашивает родителей выдать её за него. Со времени засватания до свадьбы помолвленные видятся между собой почти каждый день; они ходят вместе не только день, но и ночь. Невеста повязывает жениха рушником, что, по словам сватов, значить вязать приводна (т. е. приведённого), чтобы он не убежал из хаты. Это несколько намекает на то умыкание женихов, о котором говорят былины и на которое указывает сохраняющийся до сих пор в некоторых местах Малороссии свадебный обряд ловли жениха. «Родственники невесты выходят на улицу с палками в то время, когда жених подъедет к воротам; они забегают и гонят его палками на двор к невесте; он бьёт плетью своего коня и ускакивает с боярами; это делается до трёх раз. Когда загонят его во двор, то мать невесты берёт у него лошадь и привязывает её к столбу. Жених входит в сени, где встречает его невеста, у сестры или свахи которой дружки должны выкупать женихову шапку».
Если свадебные обряды умыкания невесты признаются за доказательство действительного существования в древности этого обычая, то обряд ловли жениха, вместе с некоторыми другими данными, можете служить основанием гипотезы, что в древности не одни мужчины умыкали женщин, а также и женщины умыкали и захватывали мужчин для брака, хотя, по всей вероятности, это удавалось им далеко не так часто и легко, как первым. Противодействие женщины насильной выдаче замуж и стремление к свободному выбору мужа были достаточно сильны, чтобы заставить уважать склонности или антипатии невесты даже в таком быте, который совершенно враждебен женской свободе. Так, отец Рогнеды спрашивает, хочет ли она идти за Владимира. «Не хочу разуть сына рабыни, но за Ярополка хочу» отвечает она, и целое семейство гибнет потому, что не хотело насиловать её свободы. Так, князь галицкий Владимир Васильевич, предвидя свою близкую смерть, заставил брата своего целовать крест, чтобы «не отдавать дочери его неволею ни за кого же, но где будет ей любо, тут её и отдати». Подобное уважение свободы девушки не могло, однако ж, прочно утвердиться в жизни при том крайнем развитии патриархальных начал, которое характеризуете собою последующие эпохи нашей истории.