Ну, возраст, улыбнулся Владимир, еще не помеха. Гляди, вот епископ Владимир, казалось бы, тоже восьмидесятилетний старец, а завтра председательствовать будет. И «андреевскую» линию отстоит опять. И будем мы до конца дней своих по скитам и ущельям мыкаться, снова погрустнел он.
А что ж ты предлагаешь? На пули или нары кидаться? возмутился было Ферапонт, но, взглянув в печальные глаза друга, лишь вздохнул, не время еще, братец, надо погодить, авось разберутся там, на небесах, чья власть должна быть на земле Бога или Сатаны И Ферапонт, продолжая глядеть затуманенным взором на горящие уголья, перекрестился.
Где-то вдали глухо крикнула сова. Монахи вздрогнули и молча уставились друг на друга.
Не нравится мне все это, мрачно произнес Владимир, укладываясь поудобнее на лапнике, да и сон мой давешний теснит душу каким-то стальным кольцом
Не паникуй, Владимир, поспи немного, а я подежурю часок, сказал в ответ Ферапонт, вновь ставя чайник на уголья. Спать мне сегодня не с руки, скоро уж отправлюсь за преподобными.
Мне идти с тобой? вновь поднялся на локте уже было задремавший Владимир.
Нет, поспи, брат, я и один управлюсь. Там меня будет ждать инок Андрей, он преподобных сейчас, наверное, спрятал в деревне, а перед рассветом отведет в подземелье. А я должен встретить их в середине пути. Ты же здесь соблюдай осторожность, не шуми, да не спи много. Если почуешь опасность какую беги, только прокричи мне иволгой несколько раз. Авось, услышу
Глава 5. Ночные странники
Над селом Воздвиженским широко раскинула свое звездное покрывало теплая июньская ночь
Улица опустела, народ, намаявшись за день на огородах и нахлебавшись «бормотухи», давно мирно посапывал на пуховых перинах или на жестких полатях. Изредка слышался собачий лай, но и тот как-то быстро затихал: псам тоже спать надобно. Раза два сонный петух сипло прокукарекал что-то, и повсюду наконец воцарилась полнейшая, патриархальная тишина.
Лишь на самом краю села, недалеко от старой полуразвалившейся церкви, в одной из избушек горела свеча. Жившая в избушке бабка Ефросинья, полуслепая и глухая от старости, давно спала в низенькой комнатке, даже не подозревая о том, сколь важное общество собралось у нее в горнице.
За столом, покрытом старой аляповатой клеенкой, чинно восседало четыре старца, одетых во что-то темное. На стуле у самого окна, положив локоть на подоконник и привалившись спиной к стене, мирно дремал еще один старик. Немного поодаль, на приставленной к стене лавочке, аккуратно сложив руки на коленях, сидели двое мужчин помоложе.
Все семеро хранили молчание, но видно было, что все они находятся в крайней степени волнения. Даже свеча горела не ровно, трепеща от их прерывистого дыхания. Наконец один из тех, кто сидел на лавочке, мужчина лет пятидесяти, щуплой наружности, нервно вскочил и прошептал:
Господи! Уж скорей бы началось!
Седой старик, по виду самый важный из всех, сурово взглянул на него из-под кустистых белых бровей, и разнервничавшийся было понуро опустился снова на лавку, тяжело вздохнув и перекрестившись при этом.
Звенящую тишину нежданно разрезал скрип. Все вскинули головы. Нервный мужчина тихо ойкнул и снова вскочил на ноги. Дверь распахнулась, и в комнату осторожно вошел молодой мужчина, одетый во что-то темное.
Все готово, можем идти, тихонько произнес он. Сидевший за столом старец погасил свечу, и комната на минуту опустилась во тьму. Но вскоре ее очертания стало довольно легко разобрать в лунном свете, льющемся из окна.
Ну, с Богом! произнес важный старик и, осенив себя крестным знамением, поднялся.
Кряхтя, поднялись остальные старики из-за стола и тоже перекрестились. Гуськом, следуя за вестником, все вместе, стараясь не скрипеть половицами, вышли на улицу.
На небо стремительно взлетала огромная желтая луна. И теперь было видно, что все семеро были одеты в длиннополые рясы, а человек, которого они так ждали, был облачен в темный костюм.
Все они появились в селе сегодня, но в разное время. Сначала из приехавшего со станции утреннего рейсового автобуса вылезли, тяжело дыша, две полные старухи,
облаченные в длинные платья. Их лица были замотаны по-деревенски белыми платками в горошек по самые носы12.
На старух никто из деревенских не обратил внимания мало ли кто к бабке Фене приехал погостить. Да и «Утренняя почта» была в самом разгаре. Не до старух тут каких-то, когда сам Игорь Николаев на экране.
Родственников и знакомых у бабки Фени было разбросано немало по России. Вот и наезжали к ней иногда целыми семьями, жили подолгу, привозили гостинцы. Бабку Феню боялись в деревне, за глаза называя колдуньей. Ефросинья смолоду знала много разных рецептов как от грыжи избавиться или от рожи, как запойного пьяницу от вина отвадить, да и много еще чего могла Никогда не брала денег за свою помощь, даже не притрагивалась к ним только продукты, либо отрез ситца на платье, либо поделку какую, сделанную своими руками. Ефросинья могла отказать в лечении кому-то, если человек ей не понравится. Сказывали, что кто-то видел ее разгуливающей по ночным полям, лугам в одной рубахе и босой. Дети не забегали играть в эту часть села, да и взрослые говорили о бабке Фене лишь шепотом.
Поэтому епископ Владимир и протоиерей Первушин, а это были именно они, вошли в избу к Ефросинье в своих маскарадных костюмах, никем не замеченные. Встречавший их у калитки инок Андрей, «по совместительству» внук бабки Фени, радостно закивал им и, проводил их в дом, угостил чаем на травах и медом, помог переоблачиться и отвел в небольшую прохладную комнатку, пахнущую сосной и мятой, отдохнуть с дороги.
К полудню в дом бабки Фени постучались два заблудившихся грибника. Ими оказались переодетые епископы Меркурий («единоверец») и Кирилл («климентовец»). Андрей впустил их в дом и тоже угостил чаем. В корзинах у них вместо грибов, оказались две черные рясы, в которые «грибники» тут же и облачились.
Когда после обеда пошел крупный теплый дождик, все селяне попрятались по домам и улица опустела. Лишь только один путник, казалось, не убоялся быть промоченным. Помогая себе самодельной деревянной клюкой, он уверенно вышагивал меж пузырящихся луж по направлению к дому бабки Фени. Так «иосифлянин» епископ Серафим добрался «под прикрытием» дождя никем незамеченным.
Вечерним рейсом автобус привез в село еще одного тайного участника предстоящего Соборика. Им оказался весьма уважаемый старообрядец епископ Амфилохий.
И уже когда стало темнеть, на попутной машине в село прибыл тот самый беспокойный человек, что все время нервно вскакивал с лавки в часы ожидания в доме бабки Ефросиньи.
Одет он был в светлый льняной костюм и шляпу, долго спрашивал у нелюбопытных, сонно позевывающих селян, где находится дом бабки Фени, его дальней родственницы, и, наконец, тоже разыскал избушку. Последний гость в миру носил фамилию Могиленко, выдавал себя за иеромонаха Лазаря, а за свои последующие деяния получивший звучное прозвище «могильщик катакомб».
И вот теперь все семеро путников, освещаемые холодным светом луны, шли за своим проводником по узкой тропинке, ведущей наверх, к темневшему зданию церкви. Не доходя каких-то пятидесяти шагов до ее потрескавшихся стен с облупившейся краской, инок Андрей остановился и, обернувшись к остальным, тихо произнес:
Осторожно. Здесь ступеньки.
Приоткрыв потайной люк на холмике, поросшем бурьяном, он первым исчез в зияющей пустоте. Через пару минут он, видимо, зажег свечу, потому что жерло люка немного осветилось снизу, и стала видна довольно крепкая лесенка, ведущая в подземелье.