Диана Романовна молчала, ведь она была мертва, ее шея сломана, а поперек горла тянулась
Десятый
Василий поправил сползший шарф, спрятал красную, до сих пор саднящую борозду.
Толик вел машину, молчал, иногда злобно постреливал взглядом в сторону друга, а потом наконец сказал:
Ты дебил.
И не поспоришь.
Василия еще трясло, тело ощущалось таким легким, что, казалось, если бы не ремень безопасности, он бы воздушным шариком взлетел к крыше. Мысли текли вяло, заторможенно. Последствия транквилизаторов, которыми его в лошадиных дозах пичкали в наблюдательной палате на протяжении двух дней, пока Толик не примчался в Москву и не забрал его из дурки.
Сколько прохрипел Василий.
Что?
Сколько дал на лапу врачам я верну
Иди на хер.
Прости Простите.
Он закрыл глаза.
Зря.
Даже через остаточное феназепамовое опьянение к нему пробивались образы, утягивали в водоворот.
Василий всегда думал, что под транквилизаторами не бывает снов, но в его случае они лишь закрывали двери к побегу из кошмаров. Когда засыпал, оказывался среди мелькающих картинок-осколков-льдинок-фрагментов без возможности отвести взгляд.
Он ущипнул себя, сигнал о боли дошел до мозга медленно, с задержкой.
Толь Я не хочу спать Толкай, если я
А нужно! Слушай, сейчас тебе и нужно проспаться!
Я убил их, Толь.
Толик отпустил руль, влепил Василию пощечину, выровнял машину и выпалил:
Нет, долбоящер! Не ты! И не надо никаких «если бы» Тебе нужно нормально проспаться.
«Да, подумал Василий, наверное, нужно».
После звонка тем утром он мгновенно протрезвел.
Василий выдержал все: долгие разговоры, опознание, поход в ритуалку и расспросы вежливой девочки о том, какие гробы ему по финансам.
Он перенес похороны, поминки, не выпил ни капли, теща выла ему в плечо и называла сыном, он едва сдерживался, чтобы не оттолкнуть эту раскрасневшуюся вонючую тетку.
Ему хотелось поговорить с настоящей матерью, но она давно умерла и, если этот мирок подразумевает наличие рая, встретилась с внуком и невесткой, а Василий никогда не будет рядом с ними.
«И хорошо», думал он.
Вечером набрал Тольку, выслушал соболезнования, друг грозил немедленно приехать, но Василий сказал, что все нормально. Не стоит. Увидятся еще.
Я билеты возьму. Сам привалю. Давно дома не был, соврал он.
Мир почернел, краски исчезли, выгорели в пламени, осталась одна копоть.
На следующий день после поминок Василий купил несколько бутылок водки.
Он хотел напиться, но трезветь в его планы не входило.
Все с этого и началось. Со сраного корпоратива. Он буквально приполз домой. Лена нашла его спящим на ступеньках между этажами и еле растолкала.
Последняя капля, сказала она, а Василий брел в спальню, сосредоточившись на одной цели: не упасть.
Они ведь говорили, что у него проблемы и им нужно справляться вместе, но Лена, пока он отсыпался, собрала вещи. Увезла сына.
Лена хотела просто проучить, переждать в квартире подруги, та уехала в отпуск и оставила ключи, просила поливать цветы. Наверняка Лена собиралась вернуться домой к ночи, максимум на следующий день, к тому моменту Василий точно извлек бы урок.
Так он, по крайней мере, хотел думать.
В одной из соседних квартир протекал газ.
Запаха никто не заметил или не обратил внимания.
Как бы то ни было, взрыв.
Пожар.
Они
Они вышли на лестницу, нужно было на балкон, тогда могли бы ой извините Нет не страдали, если вы об этом, говорил патологоанатом, застенчивый парень, старающийся не поднимать глаз. Угарный газ вытесняет кислород, они потеряли сознание до того Это как уснуть. Задыхаться вообще не больно. Обгорели после. Это точно. Им не было больно.
«Врал ли он?» думал Василий и вливал в себя стопку за стопкой.
Дни смазались, превратились во фрагменты, из которых, как ни старайся, единой картины не сложишь.
Он помнил, как стоял на кассе в одних пижамных штанах и засаленной футболке, несмотря на околоминусовую температуру, и тряс рукой, сжимая купюры, а чернота мира била в голову оглушительным петушиным криком, утверждающим, что утро никогда не наступит.
Помнил, как плакал, разговаривая с Толиком по телефону, просил за все прощения, затем во внезапной вспышке пьяной злобы послал друга и вылил на него поток желчной гадости, оскорбляя, стараясь зацепить как можно больнее. И голос Василия, полный отчаяния и ярости, в этот момент походил на собачий лай.
Помнил, как бросил смартфон и взял Ленину скакалку. Матерясь, попытался снять с крючка люстру, уронил, и она с грохотом разбилась на десятки осколков, напоминающих льдинки. Он посмотрел на них, сплюнул, поднялся на табурет, обмотал один конец скакалки вокруг шеи, другой завязал на крючке. Ему почудился топот за спиной, а перед падением он увидел, как на середину комнаты неспешно, вразвалку вышло огромное белое животное, а затем
Шею сдавило, крик не вырвался наружу, мир исчез в красно-черной вспышке, Василий вцепился в веревку, забился в воздухе и
Патологоанатом врал. Задыхаться очень больно.
Все так и происходит.
Мир почернел после смерти жены и сына, из него исчез весь свет. Это закричал петух.
Василий орал в телефон: «Пошел на хер!» Это лаяла собака.
И вот теперь он висел, задыхался. Через хрип и шум крови в ушах до него доносились тяжелый стук копыт, похрюкивание, свистящее дыхание.
Она здесь, и она голодна.
Крючок под его весом вырвался из потолка вместе с куском побелки. Василий рухнул на пол в осколки люстры, ударился затылком и потерял сознание.
В себя пришел уже в машине скорой, прикованным к каталке.
Когда вернулся из магазина с очередной порцией бухла, забыл закрыть дверь, соседи вызвали полицию на его крики в смартфон и грохот.
Что дальше? спросил Василий, вынырнув из ледяного кошмара в духоту машины.
Толик вздохнул:
Тебя ждет охеренный детокс. Под моим чутким руководством, а не этих рвачей. Пока у меня не перебздишься
Нет Я не про это. Что дальше?
Дальше жизнь, друг. Жизнь.
Одиннадцатый
Внутренности Толика вытянуты из живота, словно магнитная лента из разбитой VHS-кассеты. Их жевали, сочатся коричнево-красной кашей. Ног нет до бедер, пах кровавое месиво.
Василий подбегает к трупу в коридоре, хватает за плечи, и пальцы погружаются в рваную рану. Он отскакивает и ошарашенно смотрит на покойника.
Она объела Толика на кухне, затем выплюнула обратно. Чтобы Василий увидел, что совсем скоро ждет и его.
Василий бледнеет, до крови прокусывает губу, сглатывает и, дрожа, идет в прихожую.
По щекам текут слезы. Его трясет, как после недельного запоя, когда невозможно удержать даже стопку.
Слышит крик петуха и выбегает в подъезд
Двенадцатый
На лавочке у деревянного дома сидит подтянутый старик, загадочно улыбается в камеру. Смена кадра. Мальчики подходят к старику, излагают просьбу.
Значит, богов своих захотели?
Они кивают.
Есть место одно Но опасно там.
Мы не боимся, говорит худой.
Ни капельки, подтверждает полный.
Васька, Толька и старик едва сдерживали смех. Дядя Витя, игравший колдуна, был смешливым, бодрым дедком и охотно согласился сняться. «Я ведь Дианку, когда она меньше вас была, знал, хвастал он. Постоянно между домами носилась, всякое выдумывала. Так ведь, Диан? Не красней. Давай твое кино снимать. Значится, я страшный портельщик[2]?»
Стоит тут дом. Только его не строили. Сам появился, говорят. За одну ночь. Утром деревенские встали, а он на отшибе, мрачный, черный. Не жил в нем никто никогда, стороной обходят все. Немцы в сорок втором хаты подряд палили, но его не тронули. Глубоко фундамент у дома-то уходит. В место, где все боги мира рождаются. То, что вам надо.
Тревожная музыка (взятая со стока). Деревенская дорога. Вдалеке три силуэта. Медленно приближаются к камере, превращаясь в старика и двух мальчиков.