Я хотела, чтобы вампиры были настоящими, поэтому Джеральд меня не пугал. Я была ребенком, который уже верил в призраков, фей и невозможные вещи, поэтому он вызывал во мне лишь восхищение. Мир был таким, каким я всегда его себе представляла: огромным и полным возможностей.
Но не все так думали. Большинство людей считали, что Джеральд устроил тщательно продуманный розыгрыш. Но потом он вонзил нож себе в грудь в прямом эфире, и весь мир наблюдал, как заживала рана. Все хотели встретиться с ним и задать вопросы, хотя он никогда не давал прямых ответов. Вслед за ним в прессу обратилось и несколько других вампиров; казалось, что все изменится.
Но потом в Париже, недалеко от того места, где жил Джеральд, пропал ребенок. Всеми овладела паника, а в таких случаях люди выплескивают ярость на неизвестное, потому что это легче, чем столкнуться лицом к лицу со страхом и болью. Во всем обвинили Джеральда. Он исчез. Вампиры растворились в ночи так же быстро, как и появились.
Теоретически признание существования вампиров изменило мир. Много лет я мечтала о том, что какой-нибудь ребенок-вампир переедет в квартиру по соседству. Мы вдвоем ездили бы в автобусе, изучали математику на кладбище после наступления темноты. Возможно, в моей школе организовали бы ночные занятия Захотело бы бессмертное существо вообще посещать школу? Вероятно, нет. Но это не мешало мне мечтать.
На самом деле ничего существенного не изменилось.
Чего не сказать о нас с Джессикой. Я стала еще больше одержима вампирами, а у нее пропало желание придумывать истории вместе со мной. Она сказала, что это занятие ей наскучило. Тогда я не понимала, но теперь думаю: это напугало ее так же сильно, как взволновало меня, тот факт, что все выдуманные нами истории могли оказаться реальностью. В конечном итоге Джессика, как и мама с самого начала, начала говорить, что Джеральд устроил розыгрыш. Она закатывала глаза и обменивалась взглядом с мамой всякий раз, когда я упоминала о нем.
Но папа верил, как и я. Мы начали смотреть больше фильмов о вампирах. В восемь лет мне еще нельзя было увидеть их все, но как только я познакомилась с классическим кино, мы начали устраивать Сверхфанатские четверги. Каждый год в день признания Джеральда мы по традиции устраивали марафон документальных фильмов, слушали, как исследователи рассказывают о попытках вновь обнаружить вампиров, строили собственные предположения о том, где они могут быть, и все это время жевали мое знаменитое сахарное печенье, выкрашенное в белый цвет и покрытое красной глазурью.
Вот только в этом году я не пекла печенье. Папе нельзя сахар, и мама выразительно посмотрела на меня, когда прошлым вечером я начала было доставать ингредиенты. Я так волновалась, что папа разочаруется, но он не вспомнил даже сейчас, когда по телевизору показывают специальный выпуск. Он, вероятно, думает, что это одна из наших многочисленных записей.
Оператор, который работал над оригинальным интервью Джеральда, отвечает на вопросы.
Он показался вам злобным? Ведущая программы немного наклоняется вперед, как будто очень долго ждала возможности задать свой вопрос.
Как можно это понять? морщит он лоб. Большинство из нас не распознают такое даже в самых близких людях.
Неловкая пауза затягивается, и ведущая сглатывает.
По вашему мнению, должны ли мы продолжать искать их?
Оператор качает головой.
Зачем так рисковать?
Папа слегка покашливает, и я смотрю в его полузакрытые глаза. Он выглядит так, будто ему нужно поспать, но я не озвучиваю свою мысль.
Давай вместо этого посмотрим фильм, предлагает он. Что-нибудь с более счастливым концом.
Я выключаю интервью и раскладываю перед ним несколько вариантов.
Что хочешь?
Его губы кривятся, и он смотрит вдаль, как будто размышляет, но это продолжается слишком долго. Возможно, папа больше не может вспомнить названия наших любимых фильмов. Раньше мы спрашивали друг друга, в каком году вышел тот или иной малоизвестный фильм о вампирах, а теперь он не в силах назвать ни одного. В моем горле встает ком от боли. Это должно быть легко, это наша фишка. Но папа устал. Я отталкиваю свою боль она ничто по сравнению с его.
Папа?
Он поворачивается ко мне, явно пытаясь вспомнить, о чем мы говорили.
Выбери сама, малышка.
Я улыбаюсь, и это тоже причиняет боль. Хотелось бы надеяться, что она не отражается на моем лице, но папины глаза остекленели, и я сомневаюсь, что он вообще заметит.
Смелый шаг, говорю я. Ты знаешь, чем это грозит.
Мне хочется рассмешить папу. Ничего не выходит, но один уголок его рта приподнимается, и я довольствуюсь этим. Указываю пальцем на свой выбор: «Другой мир». Невозможно не любить Кейт Бекинсейл, надирающую всем задницы в этом дерзком кожаном плаще. Я пытаюсь сосредоточиться на простых вещах, о которых думала раньше: крутые плащи и динамика. Папа всегда ворчит, что все экшен-сцены это перестрелки. Какой смысл в войне вампиров и оборотней, если у них есть огнестрельное оружие?
Ты бы предпочел быть вампиром или оборотнем? Я задаю вопрос так, как будто мы не обсуждали эту тему во всех подробностях. Я всегда выбираю вампиров, а папа каждый раз твердит, что, как бы сильно он ни любил истории о вампирах, не отказался бы от возможности понежиться на солнышке. Оборотни обладают суперскоростью и силой, а еще могут наслаждаться солнцем и луной. Но победа по умолчанию за мной, так как оборотней не существует. По крайней мере, я в них не верю. Прелесть жизни после признания Джеральда в том, что теперь ничего нельзя списать со счетов.
Скользнув по мне взглядом, папа наклоняется вперед.
По-прежнему выбираю оборотней. Я не собираюсь переходить на другую сторону только потому, что меня накачали лекарствами. Он откидывает голову на подушку и закрывает глаза. Тем не менее, хорошая попытка.
Но вампиры бессмертны! мой последовательный аргумент. Папа всегда возражал, что никто не захочет жить вечно, но это было раньше. Когда мы последний раз смотрели фильм, в котором вампир умирал от рака?
Никогда.
Папа даже не открывает глаза. Мне нужно, чтобы он перешел на другую сторону. Мне нужно слышать, что теперь он выбрал бы вампиров, потому что не хочет расставаться со мной. Нужно, чтобы он стер из моей памяти то облегчение, которое я видела на его лице недавно. Чтобы он продолжил борьбу.
Папа, шепчу я.
Его глаза остаются закрытыми, нужно дать ему поспать, но мне невыносимо больно сидеть рядом и размышлять о том, насколько его круглое лицо осунулось за последние две недели. Что, если папа закроет глаза и больше никогда их не откроет? Эта мысль заставляет мое сердце биться слишком сильно и слишком быстро, я не могу дышать и думать о чем-то еще, кроме желания убедиться, что его глаза открыты. Протягиваю руку и касаюсь его руки.
Папа! зову я чуть громче.
Его глаза приоткрываются.
Что, милая?
Ты ведь еще не утратил надежду, правда? Ты не сдался. Я знаю, ты веришь в чудеса. Мой голос срывается, и я прикусываю язык, чтобы причинить себе ощутимую боль, на которой можно сосредоточиться. Вкладываю все силы в то, чтобы мой голос звучал твердо и уверенно. Ты научил меня верить в них.
Конечно, верю, милая. И я никогда не утрачу надежду, но иногда то, на что мы надеемся, меняется, а иногда мы не можем надеяться на то, чего действительно хотим.
Папа протягивает мне руку, но я не тянусь к нему в ответ. Этот жест похож на согласие, как будто папа хочет, чтобы я сдалась и надеялась на что-то еще, но на что? Возможно, раньше у меня были другие мечты, но прямо сейчас я не могу придумать ни одной, которая не включала бы присутствие моего отца.