Попробуем, Гена, попробуем. Коли Господь дозволит, то получится. Оставляй своего пакостника. Недельки все же на две.
Саныч, я для тебя любую программу заделаю, любую идею оцифрую. Знал, что ты могешь много, но чтобы такое! Геннадий развел руками. Короче, ежели чего, только свистни и я буду тут.
А если я свистну и попрошу? не преминула встрять Татьяна. Прибор, который осквернен руками твоего начальничка, мне теперь ни к чему. А вот два билета для меня и Алексея Александровича в «Геликон-оперу» будут как раз. Там, говорят, классно поставили «Севильского цирюльника». Я правильно говорю, шеф?
Алексей размышлял о возможных вариантах работы с котом, не слушал Татьяну и кивнул своим мыслям.
Правда, правда. Пожалуй, это именно то, что надо делать.
Геннадий удивился, но в ответ подтвердил:
Да не вопрос, будет вам два билета.
На том расстались. А большая работа, начатая с шутки, закрутилась.
Три мощнейших компьютера, заряженных квантово-химическими программами, с разработанной самим Санычем, хотя и с помощью Генки, параметризацией, другими допущениями и ограничениями, за неделю рассчитали возможность и условия синтеза и встраивания веществ с именно таким запахом. Саныч подобрал фрагменты молекул, отвечающих за этот запах. В теории и на модели получалось! Оставалось встроить в геном и обеспечить мутацию. Такие штуки он делать умел. Важно, чтобы мутация была, во-первых, устойчивой, а во-вторых, чтобы прошла именно там, где образуются эти пахучие.
Саныч работал круглосуточно. Ночевать оставался в лаборатории. Сам синтезировал, вводил, стабилизировал. Отслеживал малейшие изменения, которые никто другой и не заметил бы. Мгновенно подправлял. И через неделю в лаборатории запахло Новым годом! Заласканный и закормленный лаборантками котяра, сообразив, что он тут главный, вальяжно шествовал по лаборатории, метил где ни попадя или дрых, развалясь на старинном диване Академика, перекочевавшем в лабораторию Саныча, когда директор института узнал, что любимый ученик частенько остается ночевать в лаборатории.
Запах заставлял улыбаться, вспоминать детство, быть терпимее, добрее, веселее.
Самому Алексею тоже было весело. Наконец прояснялось то, над чем он безуспешно ломал голову последнее время.
Изменяя генные структуры различных объектов, он создавал из обычных живых существ новые, с уникальными свойствами. То получались овцы, которые плодили по двенадцать ягнят, то куры размером со страусов, то кроли размером с овец и с мехом, не отличимым от норки. Но эти свойства редко и не у всех объектов передавались по наследству. Именно над этим Саныч и работал. И тут кошачьи особи, с их чрезвычайной способностью к изменчивости, были как никто другой для опытов подходящими. И у него с этим ссыкуном, кажется, начало получаться. Рассчитывать в делах он мог только на себя. Посоветоваться было не с кем. Академик уехал, а никто другой, увы, в деградировавшем после социализма институте, в экспериментальной прикладной генетике ничего всерьез не понимал. Лучшая его аспирантка Татьяна только начинала проникать в суть проблем, а в остальных лабораториях царили спячка, тупизм и лень.
Блатные сотруднички способны были сплетничать, перемалывать друг друху косточки, переписывали устаревшие теории из старых отчетов, стряпали статьи для доморощенных научных журнальчиков, клепали диссертации, ни шатко ни валко их защищали, становились кандидатами, как пел Высоцкий, в доктора. Кое-как могли выступать с докладами, лекциями, рассуждать о генетике, приводить примеры, а вот в реальном деле были ни бум-бум. Мозги несведущим журналистам, случайно появлявшимся в институте, другой публике, интересующейся работой института, заканифолить могли, а сделать что-то путное ни идей, ни умения не имели. А потому страшно боялись, чтобы другие не догадались об их никчемности, и ненавидели тех, кто понимал это, а еще больше тех, кто был ученым не на бумаге, не согласно диплому, а по жизни, по реальным делам.
Короче, Алексей был на весь институт один настоящий ученый, естественно, не считая Академика. И любовью таких псевдоученых он не пользовался.
Повторюсь, Саныч дело делал, а в соседние лаборатории вместо опытных старых, покидавших институт по разным причинам, приходили новые сотрудники. Частенько родственнички или даже просто знакомые больших начальников, могущих повлиять на финансирование института. Принимались в аспирантуру балбесы, чтобы откосить от армии, потом они, попав в этот конвейер, защищали безликие диссертации. Становились кандидатами, иногда даже докторами наук, а потом, за ненадобностью больше нигде, оставались в институте, паразитировали на его скудных возможностях, продвигались, со временем становились завлабами, и постепенно эта серая и безликая, бесталанная масса начала составлять значимую и весьма сплоченную часть институтского ученого совета. У бездарей на такое во все времена особый дар. Серость, она по инстинктам самосохранения быстренько друг друга находит и, как маленькие шарики ртути сливаются в большую вредоносную ядовитую каплю, так и эти группируются в агрессивную, вредоносную стаю.
Академик, принимая бездарей на работу и решая таким образом текущие тактические вопросы финансирования, постепенно проигрывал в стратегии становился их заложником.
Что с этим делать, было непонятно. Начни выгонять их тут же срежут финансирование. Прекратят закупки необходимого дорогостоящего оборудования, препаратов. И он надеялся, что Алексей Александрович, когда станет его заместителем и вникнет в ворох этих далеко не научных дел, найдет выход. Потому и хотел, чтобы тот поскорее защитил докторскую диссертацию. А тот занимался любимым делом, и было ему не до них. Не мешали, и слава Богу. Ответ на их липовые звания и степени он давно нашел в Писании: «Так будут последние первыми». Потому смотрел на суету сует иронически, из всех евангелистов первым считал Матфея, хотя помнил, что и тот поначалу не чуждался денег.
Не чуждался их и Саныч. Он не был этаким рассеянным ученым. Когда возникала необходимость, без проблем имел подработку. К нему постоянно обращались богатенькие дамочки со своими любимчиками кошечками, собачками. С каждой что-то случалось, а Саныч имел непререкаемый авторитет еще и выдающегося ветеринара. Так что в денежных знаках при своих талантах он не нуждался. И сотрудникам помогал. Из этих, скажем так, левых средств премии хорошие выделял, покупал инструмент, приборы для лаборатории и много еще чего, всегда необходимого, что немыслимо получить, если заказывать, потом долго дожидаться, когда утвердят, проведут тендер, закупят самое некачественное, малопригодное, а то и вовсе бесполезное или вредное для работы.
4
Новогодний запах, проникавший во все закоулки института, вызывал интерес, притягивал. Слухи о загадочных работах дошли и до нового, недавно переведенного в институт из непонятных высоких структур заместителя директора по экономике или, как его назвал Академик псевдоэкономиста. И тот, нарядившись в белый халат, заявился. Наклонив голову, чтобы не задеть притолоку, вошел.
Когда-то в юности он успешно играл лет восемь в баскетбольной команде института, потом города, потом еще где-то, за что и получил диплом экономиста. Рубаха-парень со спортивными связями и природной верткостью сумел неплохо устроиться. В околонаучном министерстве. Недавно то ли что-то пошло не так, то ли, наоборот, слишком так. Вызвал его замминистра, который знал баскетболиста со студенчества, и завел мутный разговор. Сначала спрашивал про настроение, потом вообще переключился на погоду, общую ситуацию с наукой и уже в конце, видимо решив, что пора, начал по существу.