Жорик и вправду слегка очумел. Крутил шеей. Глазами хлопал, пытался осмыслить происходящее, и постепенно складывалось в его голове, что ничегошеньки ему не кажется, а все это есть на самом деле здесь и сейчас.
Он вспомнил, что еще по дороге, когда глянул первый раз на часы, почудилось ему, что дрожит от холода красный «немироффский» перчик. И он ему посочувствовал:
Еще бы тебе не дрожать. Запихнули в бутылку, залили сверху литр сорокаградусной, на мороз выставили, и еще неизвестно, что дальше сделают!
А чего сделают? тогда жалостно глянул из бутылки перчик.
Не боись! Праздник сегодня будет! Водку выпью, а тебя отпущу на волю и пропуска не спрошу.
Чего за праздник-то? опасливо шмыгнул перчишка.
А завтра Рождество Христово! А вдобавок мы с Ленкой дежурим!
Жорик тогда думал, что это он сам с собой шуткует. Ан нет! Эта вся камарилья уже тогда начиналась, да он не знал и подозревать не мог подобного! Вот и дошутковался.
Георгий снова по привычке взглянул на часы. Нет, они не были поломанные и никакие не шесть ноль шесть показывали, а шесть шестьдесят шесть!
Э, да вот тут в чем дело, сообразил наконец охранник.
А в педантичном мозгу не соглашалось, говорило, что шесть шестьдесят шесть это всего-то семь ноль шесть, а значит, часы идут, и вообще, дела в порядке и ждать ему встречи с возлюбленной осталось всего-то один часочек.
3
А к Елене Михайловне в это время заявился проверяющий. Сам заместитель начальника «Мангусты» подполковник Колытайло. Занудный и упертый, как ржавый шуруп в еловой доске. Колытайло симпатизировал полненькой Леночке, но и симпатия эта была такой же занудной, как все у него. Для начала прошелся по зданию, проверил печати на дверях, потом огнетушители и песок в пожарном ящике, потом начал листать журнал приема и сдачи дежурств. А там то недоучки охранники записывали с ошибками, то вообще ничего не писали, а только ставили закорючку, мол, сдал-принял, происшествий не было. Отставной милицейский канцелярист вздыхал, качал головой, но на лице его при этом ничего не выражалось. Красновато-серое, неподвижное, оно напоминало сдувшийся резиновый шар с нарисованными глазами, к которому приделали уши и нос. И пахло от подполковника чем-то резиновым. Замечания подполковничьи Елены не касались, потому она поддакивала, вздыхала вслед за его вздохами и выражала согласие и возмущение, какое обычно высказывают умные женщины, чтобы понравиться начальству.
И Колытайло растаял. Улыбнулся. Сверкнул золотыми зубами и взял Елену за руку.
А вы знаете, уважаемая Елена Михайловна, начал он, как это важно, чтобы все было правильно.
Как, Вениамин Ефремович? лукавая Ленка вся превратилась во внимание, разве что ручку не взяла записывать, чтобы после на ночь вместо «Отче наш» повторять.
А Колытайло распузырился. И начал он от Адама и Евы или, как еще говорят, от печки, и затрындычил, занудил, загундосил. Уж Ленка десять раз пожалела, что спросила, хотя чего бы это изменило? Да ничего.
Подполковник гундел, а Елена соображала, как бы этак ненавязчиво его выпроводить.
Ой, Вениамин Ефремович, сказала она, никак сигнализация на машине вашей сработала, как бы бандиты какие не угнали. Я слыхала, в прошлое дежурство угнали неподалеку иномарку, так до сих пор не нашли.
Колытайло прислушался. Во дворе и вправду завыла сигнализация. Он быстренько надел фирменную фуфайку с каракулевым воротником и побежал проверять. Машина стояла нараспашку, но около никого не наблюдалось. Только щенок маленький, рыжий забился внутрь и дрожал от холода. Морда у него была жалостная и тоскливая, а на здоровенных коричневых глазах слезы наворачивались от счастья, что вот нашелся хозяин и спаситель. Щенок радостно вилял грязным хвостом, отчего предмет гордости подполковника меховое, из оленьей шкуры, сиденье вымазывалось. Колытайло схватил гаденыша и попытался вышвырнуть на двор. Тот уперся, завизжал, завыл, будто его пилили на куски и оставили целой только глотку, для того чтобы та орала на всю окрестность.
Заткнись! скомандовал Колытайло.
Щенок завизжал еще громче, истошней, самозабвенней. Мол, пусть народ знает, какие в руководстве охраны изверги, выгоняют несчастных животных на мороз. Колытайло пытался схватить, щенок не давался, уворачивался, вырывался. Наконец подполковник уцепил грязную тварюгу за шиворот, выволок из кабины, поднял повыше, потряс, прошипел: «Заткнись!» и перчаткой смазал по морде. Не больно, а так, чтобы заткнулась и не позорила его. Псина действительно замолчала. Потом выставила короткую окоченевшую штуковинку и пустила струю.
Ты чего делаешь? заорал мангустовский замначальник.
А не дерись! ответил щенок. А то привыкли руками махать да по мордам перчатками. Я вас отучу ручонками-то дрыгать!
Колытайло разинул рот, и вредный кобелек очередную струю направил прямо в образовавшееся в подполковнике отверстие. Что не попало внутрь, потекло по обмундированию. «Мангуст» захлебнулся, закашлялся, выпустил животное и стал отплевываться. Возвращаться к обворожительной Елене не представлялось возможным. Вениамина Ефремовича трясло от унижения, злости и обиды. Он прополоскал рот жидкостью для помывки стекол, вытер сиденье, потом одежду, сел за руль и умчался. А за ним, покуда не выехал со двора, скакал и тявкал щенок.
Когда автомобиль укатил, Рыжий замолк, самодовольно ухмыльнулся и проворчал:
Вот так-то! А то привык с незамужними женщинами в рабочее время трепаться! У меня быстро угомонишься!
Елена Михайловна не поняла, что приключилось с начальником. Чего это он не прощаясь укатил.
«Ну, прямо по-английски, как денди какой», подумала она.
Решила, что и слава богу, а то нудил бы еще невесть сколько. Закрыла парадную дверь и принялась распаковывать еще горячую жареную курицу размером с гуся, которую приготовила дома и вытащила из духовки прямо перед выходом на дежурство, чтобы угостить и произвести впечатление на Георгия. Потому что давно вычитала в старинной книге, да и по своему опыту знала, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок.
Потом задумалась, может, у замначальника сердце заплохело или давление, и лежит он сейчас в сугробе, помирает. Выглянула на улицу, но не увидела ни подполковника, ни его машины, а только симпатичного веселого щенка у двери. Запричитала:
Ах ты, маленький, замерз, изголодался, заходи, согрею тебя, накормлю.
Щенок не заставил ждать, шмыгнул в здание и сгинул в длинных коридорных закоулках. Женщина не стала разыскивать и звать животину. Решила, что как проголодается, сам придет.
4
А Жорик сидел в говорящем пищеблоке на говорящем стуле возле говорящего буфета, смотрел на такую же микроволновку и не мог душой своей принять того, что происходило. Умом начал понимать реальность, а вот душой не получалось. Все эти фантасмагории не укладывались. Человеком Юра был не впечатлительным и особо ничего не боялся. Дежурил и ночами, и без света. В детстве не пугался ни молний, ни грома, ни страшилок, а наоборот, сам доводил малявок в школе, девчонок у костра в ночных посиделках до икоты жуткими рассказами.
Не боялся он и сейчас. Он не понимал, как такое возможно, ведь не кино, не ужастик по телику, а место работы, нормальное здание, бывший НИИ. Раньше тут в актовом зале политзанятия антирелигиозные проводили. Про опиум для народа объясняли. Вот он и вылез, этот опиум.
Жорик открыл кран. Умылся над раковиной. Кран как обычно журчал водой. Остальное тоже молчало. Охранник огляделся. Вспомнил, что говорят, будто затишье бывает перед бурей. Постоял. Бури не начиналось. Выглянул из кухни. Там тоже было тихо. Громко угугукнул. Отозвалось только эхо. Выключил свет в замолчавшей кухне и отправился назад, в дежурку.