А я еще что подумала, опять начала Веселина, и против воли говорила чуть слышно, будто боялась звуком голоса привлечь ту черную пропасть. Я все думаю: ведь Громобой сын Перуна. Может быть, он может чем-то помочь. Ведь Перун нечисть одолевает Ему столько силы дано Если что-то такое Она запнулась, не зная, какое название дать тому вселенскому страху. Он что-то может сделать
Она опять запнулась, потому что желать и требовать гибели зимних духов ей самой уже казалось глупым. А рядом с той пропастью, что ей мерещилась, и сам Громобой казался маленьким и слабым. Если сам Перун слаб, чтобы бороться с этой бедой, то что может Громобой, при всей его силе просто человек?
Громобой! Щеката тяжело вздохнул, словно это имя уже стоило ему множества нелегких раздумий. Сила-то в нем по жилочкам переливается, а к ней еще ум нужен. Чтоб подсказал, куда силу девать. А когда ум молчит, а сила наружу рвется, то много бед она натворит. Сила без ума что бешеный бык. И себе не хорошо, и всем вокруг плохо. Да всегда так и бывает. Вот когда наоборот об этом хоть кощуну складывай.
Что ты там вещаешь, вещун? поскрипел из-за идола недовольный старушечий голос.
Веселина подняла глаза: из-за Велеса, как из-за огромного дерева, показалась Веверица ведунья, жившая в святилище столько, сколько Веселина себя помнила. Сейчас это была крошечная, высохшая старушка, при взгляде на которую делалось тревожно упадет да и переломится. Но маленькое морщинистое личико ее дышало упрямством, острый нос охотно совался во все щели, быстрые глаза, выцветшие почти до прозрачности тающей льдинки, замечали любую мелочь. Несколько прядок тонких, белых, как болотный пух, волос висело из-под темного повоя. Вид у старухи был угрюмый, недовольный и вместе с тем усталый.
Что случилось да что приключилось! язвительно дразнила она, вспоминая вопросы, которые так часто задавали ей в последние дни. Катится солнышко на самое донышко, а пока до дна не донырнет, и наверх ему нет пути! Не дошли мы еще до дна до самого. Терпи! строго велела она Веселине, будто той было предназначено какое-то особое испытание.
Веселина поежилась: ей было страшно смотреть на Веверицу. В ее морщинистом лице было что-то нечеловеческое, отстраненное, даже диковатое, как у Лесной Бабы, что съедает детей и девушек. В ней говорила та злая и непонятная судьба, которую Веселина пыталась себе объяснить. Катится солнышко Белый свет катится вниз и до дна еще не достал А так хотелось, чтобы самое плохое уже было позади, чтобы впереди виднелась ясная дорога вверх, чтобы светила надежда Так бы и полетела сейчас к этой надежде, откуда бы силы взялись! «Терпи» А Веселина уже не могла терпеть, все ее жизнерадостное существо изнывало и томилось жаждой света, воли, уже искало в небе ту молнию, что разобьет оковы зимы И Веселина отвела глаза, будто пряча от Веверицы свои несвоевременные порывы к весне.
Что-то ты, мать, сердита сегодня! отметил и Щеката. Не ко времени бранишься. Завтра большой день. И тебе надо веселой быть, чтобы весь год был веселый.
Веселый! повторила старуха. Какое тут веселье, когда сердце не на месте. Будто побили меня
Зиму назад она тоже ощущала себя побитой тогда была война и князь Держимир водил войско в поход.
Ты чашу-то глядела? спросил Щеката. Не почернела?
Священная гадательная чаша, вылепленная по образцу Макошиной небесной Чаши Годового Круга, хранилась под замком и вынималась только раз в году в зимний Велесов день. Если ее глиняные бока оказывались почерневшими, это служило дурным знаком. В ту зиму перед войной она тоже оказалась черной.
По бокам идола стояло два ларя, окованных серебряными полосами и поднятых на высокие резные подставки. В одном хранились Щекатины гусли, а в другом гадательная чаша. Горбясь больше обычного, Веверица подошла к своему ларю и стала дрожащей рукой всовывать железный ключ в прорезь бронзового замка. Веселина не удивилась, что ведунья не ждет до завтра: должно быть, даже ее сердце, твердое, как обожженная глина, больше не могло выдержать гнетущей тревоги. Ведунья привыкла жить у подножия идола; у нее не было никаких собственных забот, вся она была как бы одним ухом, чутко ловящим голоса земли и подземелья, пристальным глазом, находящим предвестья в полете облаков. Она видела и слышала гораздо больше, чем юная беспечная девушка, занятая простыми житейскими делами.
Веселина смотрела, как Веверица возится с замком, и при взгляде на ведунью у нее тревожно и больно сжималось сердце. Весь мир для нее уместился в этот темный храм, где были только они трое: она, Щеката и Веверица. Эта старая сгорбленная женщина казалась ей одной из последних опор мироздания что будет, если она не выдержит?
Наконец Веверица попала ключом в прорезь и нажала. Раздался легкий скрип, один из двух бронзовых туесков замка опустился, освободив дужку. Старуха вынула замок из петель и положила на пол.
Давай огня, бормотнула она Веселине.
Веселина отошла к костру перед идолом, вытащила из связки лучину, зажгла ее и поднялась с колен. Позади нее вдруг охнула Веверица; голос ее показался странным, словно старухе на шею набросили петлю. Вздрогнув от неожиданности, Веселина обернулась: Веверица стояла над откинутой крышкой ларя, подняв руки, как в сильном испуге. Взгляд ее, устремленный внутрь ларя, застыл, как замороженный.
В груди у Веселины что-то оборвалось. Поспешно подойдя, она подняла лучину и заглянула в ларь. И чуть не выронила лучину из задрожавших пальцев. Широкая глиняная чаша лежала на дне ларя разбитая, так что каждый из знаков двенадцати месяцев оказался на отдельном осколке, а дно осталось, похожее на глиняную чашку с неровно обломанными краями.
Не веря своим глазам, Веселина отшатнулась, зажмурилась; во тьме плавали размытые огненные пятна. Переждав, пока они погаснут, Веселина осторожно открыла глаза, снова подняла повыше руку с лучиной. В это невозможно было поверить, даже стоя над осколками, но страшное зрелище не исчезало: священная чаша была разбита.
Да как же Да что же потрясенно и бессмысленно прошептала Веселина. Заперто же было
Щеката, подошедший вслед за ней, тоже смотрел в ларь и молчал. Все трое понимали: люди здесь ни при чем. Никакой озорник сюда не доберется, и не бронзовый замок охранял священную чашу. Ее разрушило мертвящее дыхание той самой Бездны, которая дала волю Зимнему Зверю. И это тоже был знак. Веселина смотрела на глиняные осколки, и на нее все тяжелее наваливалось ожидание, что сейчас сам небесный свод вот так же расколется прямо у нее над головой.
Веверица тяжело опустилась на скамеечку. Не окажись скамейки позади нее, она могла бы сесть и на пол. Лицо старухи было таким бледным и мертвенно спокойным, словно у нее остановилось сердце. И Веселина подумала, что ведунья, служившая священной чаше, с ее гибелью тоже должна умереть.
Что с тобой, бабушка? умоляюще воскликнула Веселина, словно просила старуху взять себя в руки и не лишать ее надежды. Не надо, еще обойдется как неразумного ребенка, принялась она утешать старуху, не прислушиваясь к своим словам, и тронула Веверицу за плечо.
Ох, Вела матушка! наконец выдохнула Веверица. Но лицо ее оставалось таким же неподвижным, а взгляд не отрывался от стенки ларя. Сколько лет живу, а такого не видала. Я думала, мало ли чем не угодили Кто же думал, что всему свету конец
Какой конец? в бессознательном несогласии воскликнула Веселина. Не говори так.
Да что же говорить? уныло и безнадежно отозвалась Веверица. Я свое пожила, а вот тебе, голубка моя, поседеть, видно, не придется.