А Вестим, наблюдая все это, не знал, что и подумать. Конечно, он был рад, что старший сын остается с ним, не желая менять избу в Кузнечном конце ни на святилище, ни на княжескую гридницу. Приятно было видеть, что сын вырос первым парнем в Прямичеве и непревзойденным кулачным бойцом, приятно знать, что такому работнику позавидует любой кузнец на свете. Но Вестим не мог не задавать себе вопроса: а все ли это? Неужели Перун дал ему своего сына, чтобы тот ковал топоры, косил сено козам и изображал медведя в новогодних гуляньях? У него должно быть какое-то другое предназначение. Какое?
* * *
Все первое утро нового года посад и детинец Прямичева обсуждали знамение. В избе гостеприимного Хоровита перебывали соседи со всех окрестных улиц: приходили, сидели за столом, толковали, спорили, качали головами, уходили говорить все о том же в других местах, уступая скамьи новым гостям.
Волк на солнце не к добру! твердил старый отец Хоровита, прозванный Знамо Дело. В прежние времена такое знамение завсегда к беде было!
Ох, отец! вздыхала Любезна, жена Хоровита, словно умоляла не портить праздника дурными пророчествами.
Это к большому пожару! вставила Нарядиха. Видали, облака-то были в огне? Это значит, вся земля в огне будет!
К мору это! убежденно возражал Прамень, точно его предложение было гораздо лучше. Навьи-то, видели, как вокруг вились! Так и ходят, так и ходят! Чур меня!
Пожар, мор! Старик Бежата махнул рукой на них обоих, уже готовых спорить. Смешно! восклицал он с видом не столько веселым, сколько возмущенным. К войне это! Тут тебе и огонь, и мор, и навьи, и всякая прочая погибель!
Ну, старче! Хоровит недоверчиво качал головой. Ты уж хватил! С кем же нам воевать?
С нашим князем воевать охотников мало! убежденно заметила Любезна.
Что, Беляй, пойдешь воевать? поддразнила Веселина парня, который тоже явился к ним и теперь сидел у двери, дожидаясь от нее хоть взгляда. Отличишься!
Беляй ухмыльнулся и опустил глаза. Он не был труслив, но воевать ему совсем не хотелось. Дома, среди родных и поблизости от Веселины, ему было гораздо лучше, чем любому прославленному витязю, который ратными подвигами добыл себе княжью шапку.
Не хочешь? не отставала Веселина. А то смотри! Княжеские отроки столько всего занятного рассказывают, а тебе и сказать нечего! Так и будешь весь век сидеть, с печным горшком шептаться! намекнула она.
С котом целоваться! ехидно шепнула восьмилетняя Волошка и звонко захохотала, прячась за взрослую сестру от грозного взгляда матери.
Надо бы к князю сходить! толковал между тем дед Знамо Дело. Ему виднее, что за напасть такая.
Князю завсегда виднее! подхватил Бежата, уже седой старик с длинной, широкой, белой бородой. Надо нам всем собраться да сходить!
Давай, знамо дело, собирайся! подзадоривал седого приятеля хозяин. Повеличаем, может, бражки поднесут. Свиные ножки да пирогов в лукошке!
Да что мне собираться? Подпоясаться разве! посмеиваясь, отозвался Бежата.
Да знаю я, как вы соберетесь! Любезна им не слишком верила. Старики сидели за столом крепко, как молодые зубы в челюсти. До Велесова дня прособираетесь, а там праздникам конец!
Проводя время в разговорах, посадские жители и в самом деле не слишком торопились. Не хотелось думать о плохом и портить себе праздник, на помощь приходила привычная надежда, что как-нибудь все обойдется. На то и боги, чтобы держать порядок на небе, а нам бы на земле справиться. Может, привиделось? После большого гулянья чего не увидишь?
Новое утро не принесло никаких пугающих знамений, вчерашний страх отступил, праздник напомнил о себе: снова хотелось веселья, движения, смеха. Вечер застал Веселину с подругами далеко от дома, на Ветляне. Весь день они катались на санях, а как стемнело, прибились погреться и отдохнуть к костру, который прямичевцы разложили над высоким обрывистым берегом. Катал девиц на своих вороных, наилучших в городе тройках младший сводный брат князя Держимира, рожденный от пленной степнячки-куркутинки. Мать назвала его длинным непонятным именем Байян-А-Тан, но в Прямичеве его звали Баяном. В любой толпе он привлекал внимание своей необычной внешностью: чужая кровь ярко сказывалась в его смуглой коже, отливавшей бронзой, в форме крупного носа, заметно выступавшего вперед, в темных глазах, которые казались большими и влажными, как у коня. Свои блестящие черные волосы он зачесывал назад и заплетал в косу. Как нарочно про него было сказано: не родись ни хорош, ни пригож, а родись счастлив. Хмурый, замкнутый, недоверчивый князь Держимир любил своего сводного брата больше, чем иные любят родных, и баловал его, как любимое дитя. При первом взгляде на Баяна любая говорлинская девица сказала бы, что он страх как некрасив, но все прямичевские девушки были влюблены в него за его открытый, веселый нрав и даже не в шутку считали его красавцем. Веселине он тоже нравился: она так любила все яркое, живое и необычное, а Баян был по-своему не менее ярок и необычен, чем Громобой. Если без Громобоя не обходился ни один кулачный бой или зимнее «взятие Ледяных гор», то Баяна было лучше всего видно и слышно на гуляньях, и он был одинаково весел на пирах в княжеской гриднице и на посиделках в посадской беседе. Любовь к шумному веселью роднила его с Веселиной, и, в отличие от Громобоя, он всегда был рад ее видеть и никогда с ней не ссорился. У него уже имелась, правда, одна жена, но и Веселине он не раз намекал, что и для нее место найдется. Веселина только смеялась в ответ: лестно было воображать себя женой княжеского брата, однако что-то не давало ей ответить согласием жаль было вольной и веселой девичьей жизни. Но мало что могло ее обрадовать так, как звон бубенцов его тройки, утром подлетевшей к воротам, и голос Баяна, звавший ее кататься.
Над заснеженной Ветляной катались дотемна; завидев дым, заезжали в огнище, гуляли там, угощали хозяев, играли с тамошней молодежью в «колечко», водили хороводы вокруг Велесовых снопов, украшенных лентами и сухими цветами. Под вечер, уже в темноте, утомленная «колядошная дружина» вернулась к Прямичеву. В темноте был виден огонь, разожженный на высокой прибрежной горе над Ветляной, прямо напротив ворот посадского вала. Возле нескольких больших костров было людно и оживленно. Поближе к огню, как внутри солнечного круга, сидели старики, а вокруг них водили хороводы молодые. Дети и подростки бегали вокруг с пирогами в руках, катались с гор на санках, кидали снежки. Никому не хотелось домой: казалось, человеческое веселье даже ночную тьму отгонит и позволит хороводиться до самого утра. Веселина едва успела протянуть к огню озябшие руки, как возле нее опять возник Баян с маленькими санками, позаимствованными у кого-то из малышни. Целый день гулянья утомил и его, он был разгорячен, но внутри него словно бурлил источник, не дававший отдыхать.
Не устала? поддразнивал он Веселину. А то посиди в сторонке со старушками!
Сам посиди! смеялась Веселина.
Все неприятное страх перед Зимним Зверем, ссора с Громобоем ушло и забылось, ей было весело и хотелось, чтобы это продолжалось вечно: и быстрая езда на княжеских санях, и хороводы, и песни.
На свете бывает, что и медведь летает! весело орал Баян, посадив Веселину на передок санок и бегом толкая их сзади. Да только кто ж видал, чтобы медведь летал?
Разогнавшись, сани помчались вниз; Веселина взвизгнула, чувствуя, что задняя половина санок слишком легка и неустойчива; но в последний миг Баян вскочил на них уже под уклоном горы, и сани стрелой полетели вниз, к отмели, где берег невидимо под снегом переходил в лед Ветляны. В тусклом свете неба лед казался серебристо-белым, а воздух над ним черновато-синим. Прямо напротив горы сверкали белым огнем звезды, и казалось, что сани летят в пропасть, прямо в дивные небесные миры. Веселина визжала от восторга и жути, душа ее рвалась наружу, взбудораженная всем этим: стремительной ездой, свистом ветра, теплом и силой рук Баяна, обнимающего ее сзади. Казалось, душа расстается с телом и касается неба; хотелось сей же миг умереть и жить вечно.