Грейс! вскрикивает она и, распахивая объятия, на мгновение делается похожей на девочку. Моя малышка! Я не знала, увижу ли я тебя снова.
Вам следовало бы знать, что даже несколько тысяч миль не смогут помешать мне вернуться к вашему печенью, мисс Велма, говорю я.
Ты права. Мне следовало это знать, отвечает она, смеясь и одновременно с любопытством глядя на Хадсона. А как зовут твоего друга?
Мисс Велма, это Хадсон. Хадсон, это мисс Велма.
Которая печет лучшее печенье в Сан-Диего, добавляет он с вкрадчивой улыбкой.
Которая печет лучшее печенье в стране, поправляю его я, а мисс Велма заливисто смеется.
Затем она берет с прилавка за спиной небольшую коробку и начинает наполнять ее шоколадным печеньем с кусочками шоколада еще до того, как я успеваю проронить хоть слово.
Мы возьмем еще овсяное с изюмом, говорит Хадсон, и мисс Велма расплывается в улыбке.
Прекрасный выбор. Это мои любимые! И их всегда выбирала моя любимая покупательница Лили. К сожалению, они продаются хуже других, так что я не пекла их уже несколько недель. Она закрывает коробку. Всем подавай печенье с шоколадом или с корицей или шоколадное с кусочками шоколада. Никто не хочет брать то, что претендует на звание здоровой пищи, хотя ей не является. Но этим утром что-то подсказало мне напечь и овсяного, и я так рада, что оно у меня есть.
Я тоже, пылко заверяет ее Хадсон. Я никогда его не пробовал, и мне очень хочется отведать.
Что-то смутно беспокоит меня, ощущение какой-то подмены. Но прежде чем я успеваю понять, в чем дело, мисс Велма берет руку Хадсона и пожимает ее.
Надеюсь, когда ты будешь есть его, то почувствуешь всю ту любовь, которую я вложила в него.
Какое-то время Хадсон ничего не говорит, просто смотрит на ее старую руку, сжимающую его кисть, сильную и молодую. Когда молчание слишком затягивается, он прочищает горло и шепчет:
Спасибо.
Всегда пожалуйста, мой дорогой. Она снова пожимает ему руку, прежде чем нехотя отпустить ее. А теперь идите на пляж. Передавали, что сегодня будет дождь, так что воспользуйтесь хорошей погодой, пока у вас есть такой шанс.
Дождь? повторяю я, но мисс Велма уже удалилась в подсобку.
Пойдем? говорит Хадсон и, толкнув дверь, отступает в сторону, чтобы пропустить меня вперед, так что у меня не остается другого выхода, кроме как взять коробку с печеньем и выйти на улицу.
Глянув на небо, я понимаю, что мисс Велма была права. За то недолгое время, что мы находились в магазинчике, небо из ярко-голубого стало зловеще серым. Солнце скрылось, и мир вокруг меня кажется теперь темным и мрачным, таким, каким Сан-Диего никогда не казался мне прежде.
Мне это не нравится. Совсем. И когда Хадсон выходит на улицу вслед за мной, я невольно начинаю гадать, не знамение ли это.
Но если да, то о чем оно предупреждает меня?
Глава 17
Такие вот дела
Пока мы идем к пляжу, ветер усиливается. Теперь океан находится прямо перед нами, и я вижу, как вздымаются волны, как с каждой секундой они разбиваются о берег все громче и чаще.
У меня сжимается сердце, натягиваются нервы, но я делаю глубокий вдох и пытаюсь не обращать на это внимания. Хадсон спрашивает:
А что случилось с Лили?
Я вздыхаю:
Она умерла от рака полтора года назад. Ей было девять лет, и больше всего на свете она любила овсяное печенье с изюмом, которое печет мисс Велма. Когда она стала совсем плоха, она соглашалась есть только их.
Хадсон смотрит на море, и на его лице ходят желваки.
Не знаю, удивительно это или ужасно.
Да. Я издаю слабый смешок. Я тоже не знаю, но думаю, что, скорее, удивительно, потому что она была удивительной девочкой. Всегда оставалась веселой, как бы плохо ей ни было от химиотерапии и какую бы она ни испытывала боль.
Ты знала ее? На его лице написано удивление.
Только благодаря тому, что ее мать очень часто приводила ее в этот магазин. Они садились за угловой столик, и Лили раскрашивала свои рисунки, пока мисс Велма пекла для нее партию овсяного печенья с изюмом. Я невольно улыбаюсь, вспомнив, как старательно Лили раскрашивала.
Когда я вырасту, Грейс, я стану художницей такой же, как те, чьи картины висят в галерее мистера Родни.
Не сомневаюсь, Лили. Ты рисуешь самые потрясающие цветы, которые я когда-либо видела.
Это потому, что я сама цветок, я лилия. Самый красивый цветок. Так говорит мама.
Твоя мама абсолютно права.
Мне вспоминается отрывок одного из наших последних разговоров, и я с усилием сглатываю. Хадсон не спрашивает меня, о чем я думаю, но, наверное, это и так очевидно. Он перекладывает коробку с печеньем в ту руку, которая дальше от меня, и немного ускоряет шаг.
Эй! Нам надо съесть по печенью прежде, чем мы дойдем до воды, говорю я ему, стараясь не отставать, хотя мои ноги и короче. Такова традиция.
Я подумал, что тебе не захочется их есть после того, что ты мне рассказала, отвечает он. Должно быть, он замечает, что мне трудно не отставать от него, потому что снова начинает идти медленнее.
Ты не ошибся, подтверждаю я. Но мы должны съесть по печенью.
Он поднимает бровь:
Традиция есть традиция?
Вот именно. Я улыбаюсь ему.
Судя по его виду, ему хочется возразить, но в конечном итоге он просто кивает, а затем открывает коробку с печеньем.
Я беру несколько овсяных печений, лежащих сверху, протягиваю ему одно из них и говорю:
За Лили.
За Лили, повторяет он, и мы откусываем по кусочку.
Я никогда не была любительницей овсяного печенья с изюмом, но все равно съедаю по одному такому каждый раз, когда оказываюсь в магазинчике мисс Велмы. За Лили. За мою мать, которая тоже любила овсяное печенье с изюмом. За моего отца, который их терпеть не мог, но все равно ел, потому что знал, что мама не станет печь для себя одной.
Мне их так не хватает. Это странно в иные дни я просыпаюсь, и мне начинает казаться, что все не так уж ужасно. Но почему-то получается, что эти дни хуже, чем те, которые начинаются скверно. Потому что в такие дни все поначалу идет нормально, я занимаюсь своими привычными делами, но затем что-то вдруг пробуждает во мне воспоминания, а я к этому не готова.
И тогда я снова чувствую себя раздавленной горем.
Как сейчас, когда оно снова сокрушает меня.
Эй, что с тобой? спрашивает Хадсон и протягивает руку, будто желая утешить меня. Или поддержать.
Я инстинктивно отшатываюсь. И напоминаю себе, что, хотя сейчас он и ведет себя мило, это не значит, что он не социопат. Убийца. Чудовище.
Ничего, я в порядке, говорю я, прогнав остатки своей печали, потому что не могу позволить себе быть уязвимой. Только не сейчас и не перед ним. Давай просто съедим печенье.
Чтобы доказать серьезность своего намерения, я откусываю большой кусок овсяного печенья и старательно жую его, делая вид, будто на вкус оно не похоже на опилки.
Хадсон ничего не говорит, а только смотрит на меня серьезными глазами и тоже откусывает кусок печенья.
Несколько секунд он жует, затем его лицо озаряет сияющая улыбка:
Ого! Это и правда очень вкусно.
Тебе надо попробовать шоколадное печенье, замечаю я, наконец заставив себя проглотить печенье, которое я, кажется, жевала целую вечность.
Непременно, отзывается он и берет из коробки мое любимое печенье. Он с воодушевлением откусывает его, и его глаза широко раскрываются, когда он ощущает на языке это совершенное сочетание выпечки и шоколада.
Это
Потрясающе, договариваю я. Восхитительно. Это само совершенство.
Точно, соглашается он. Все это вместе взятое и еще лучше.
Он улыбается мне прежде, чем откусить еще один кусочек печенья, и сейчас, когда нас обдувает ветер, впервые взъерошив его идеальный помпадур, он выглядит не так, как обычно. Он кажется моложе. Счастливее. Уязвимее.
Возможно, именно поэтому все во мне вдруг замирает, и на краю моего сознания начинают возникать вопросы.