Вообще-то помощь Епифана для него была как нельзя кстати, поскольку средневековый княжеский наряд хоть и не шел ни в какое сравнение со, скажем, царским, тем не менее представлял при первой попытке одеться изрядную сложность. Непослушные пальцы поначалу автоматически пытались найти пуговицы, которых не было, а потом, едва речь дошла до вооружения, Константин и вовсе стушевался. Догадки к делу не подошьешь, и ему поневоле пришлось изображать из себя эдакого ленивого сибарита, которому порой даже руку лишний раз тяжело поднять. Путаясь в кольчужных кольцах и многочисленных замках и перевязях, он все-таки с помощью расторопного стремянного водрузил на себя всю амуницию, которая сидела на нем все равно как-то не так. Или это просто ему показалось с непривычки?
В ходе беседы, которая продолжалась, хотя Константин старался побольше спрашивать и поменьше говорить, удалось выяснить много чего любопытного и интересного. Правда, невзирая на все старание, у него непроизвольно прорвалось-таки несколько слов, которые еще не были распространены в этом времени, но Епифан пропустил их мимо ушей, очевидно полагая, что князь поумнее какого-то стремянного будет.
На выходе из избушки Костю ждало новое потрясение. Он, конечно, не очень-то надеялся, распахивая скрипучую дверь, выйти наружу и тут же попасть в привычные для себя условия, но где-то в глубине души в нем еще теплился огонек надежды. А вдруг неведомые авторы театрализованного представления допустят где-то ошибку или одну-две неточности, в которых их можно будет уличить.
Однако мечты оказались напрасны. То, что на дворе стояло не лето, хорошо было видно уже по обильному снежному покрову, в который Константин с хрустом провалился по самую щиколотку, едва шагнул с низенького порога избушки. Небольшая полянка, на которой стояла лачуга, была со всех сторон окружена могучими елями, возле которых из последних сил печально дымил догорающий костер. Полтора десятка всадников, одетых столь же допотопно, как и сам Костя, уже сидели верхом на лошадях, нетерпеливо ожидая команды двигаться вперед. Рядом со всадниками два человека что-то шустро перегружали со снега в приземистые сани. Кругом царила лесная идиллия, закутанные в снежные покрывала стройные ели толпились возле ветхой избенки, как восточные красавицы, готовые молчаливо и покорно исполнить любую прихоть мужа и господина. Одна была краше другой, и все без исключения кутались в белоснежную фату с хрустально-синеватой искоркой. Торжественно и строго застыли они, ожидая окончания своеобразных смотрин, которые решил устроить чрезмерно разборчивый жених.
Безмолвие природы нарушала лишь парочка красногрудых снегирей, суетливо прихорашивающихся на одной из густых и раскидистых еловых лап и не обращавших ни малейшего внимания на тех, кто внизу. В голубом льдистом небе ослепительно сверкало яркое желтое солнце, но морозец стоял не меньше десяти градусов. Дойдя по хрусткому сочному снегу до саней, Константин внимательно окинул взглядом поклажу. Так, ничего особенного: пара сундуков из темного дерева, щедро окованных по углам железом, которое кое-где уже лизнула ржавчина; несколько небольших бочонков с торчащими из них деревянными пробками-затычками; туго набитые чем-то мешки из грубого некрашеного холста; увесистые плетеные корзины, заботливо завязанные сверху чистыми тряпками, и прочая ерунда.
Епифан подвел коня, помог взгромоздиться, и кавалькада всадников молчаливо потянулась вслед за Константином и пристроившимся рядом с ним – стремя в стремя – боярином Онуфрием. Ехать было легко. Санная дорога, вилявшая туда-сюда по хвойному лесу, была достаточно укатана, хотя и почти безлюдна.