Искатели прошлого. Открывающий суть - Бахарева Анастасия

Анастасия Бахарева

Искатели прошлого. Открывающий суть

Глава 1.

Кони ощутимо грустили: это читалось в давно затихших фырканьях и недовольном ржании, в неспешном шаге и неторопливой рыси, в грустных тёмных глазах, печально смотревших по сторонам и под ноги. Казалось, даже звонкое цоканье копыт по жёстким камням стало как будто глуше и не разносилось вокруг, а тяжёлым грузом падало позади.

Дюман тоже скучал. Дорога тянулась бесконечная и заброшенная. Изредка встречались один-два пастуха с отарой овец, неизвестно откуда забрёдших в такую даль, или пара всадников вестников, судя по подозрительным взглядам и нашивкам кайгских дворян. Но воина и его коней не интересовали ни местные жители, ни чужие тайны, да и новости ему узнавать не хотелось. Он то понукал животных, заставляя недовольных нестись во весь опор, желая скорее миновать запущенные земли окраины Кайги и оказаться в родной стране, а после и в родительском замке, то позволял им брести медленно и лениво, задерживаясь на редких проплешинах полей с последней сочной травой и облетавшими цветами.

Дни бежали быстро, но быстрее бежали мили. Жёлтый песок Кайги скрывался в пыли Нагатских предместий. Последние дождливые тучи заблудились за горизонтом, и небо приобрело постоянный светло-синий оттенок. Дюман часто вглядывался вдаль, смотря то назад, где затерялась развилка дорог, то вперёд, где его ждали родные, а также скорая свадьба, но иногда подолгу закрывал глаза, стараясь не глядеть в сторону запада туда, где нет-нет, но мерещились ему высокие синелистные деревья. Мимо тянулись иссыхающие поля, кое-где тронутые заморозками, и облетавшие тёмно-бурые ольшаники.

Свежим погожим утром он миновал заставу на границе, перемолвившись парой слов с пограничниками, так же скучавшими, как и весь здешний край осенними порами. Нагат встретил его холодным северным ветром и чёрной землёй, выглядывающей среди замерзающей ночами иссыхающей травы.

Вскоре солнце набрало силу и принялось припекать, но ветер, как и прежде, оставался по-осеннему пронизывающим и отнимал любые крохи тепла, которые удавалось скопить. Дюман развлекался, выдыхая пар изо рта и наблюдая, как в лёгком мареве скрываются, искривляясь, очертания пальцев и лошадиных грив.

Кони с утра бежали резвее, словно тоже подмёрзли и старались согреться. Дюман даже перестал подгонять чуть ленивую лошадёнку Хаса, так споро и согласно с остальными она ринулась вперёд. Воин позволил себе порадоваться их скорости в течение несколько часов, но после полудня решил всё же дать коням короткий отдых, ведь Румы теперь с ними не было, и уставали они быстрее.

Солнце покинуло вершину небосвода и принялось медленно клониться за горизонт, пар изо рта больше не валил, и стало не так холодно, но изредка налетали холодные струи жидкого тумана, накрывая белым маревом окрестности на сколько хватало глаз, и далёкие тропы терялись, заводя путников в туманную глубину степей.

С полчаса отдохнув, пощипав сухой травы и глотнув холодной свежей воды из ручья, кони принялись разбредаться. Дворянин приглядывал за ними, неторопливо поглощая зачерствелый хлеб с остатками сыра, но скоро понял, что почти теряет их очертания в серой дали. Он недовольно свистнул, и свист этот, тяжело поднявшийся слабым глухим звуком, неожиданно разнёсся над степью оглушительным призывом.

Лошади услышали и повернули назад. Дюман пересчитал их глазами, заметив восьмую Гриву в самой дали, и прищурился, ощутив, как затряслась и загудела под ним твёрдая земля от слитного галопа. Кони заржали.

Лёгкий ветер донёс их громкие голоса и оглушил человека раздавшимся отовсюду клёкотом птиц стая летела на юг. Юркие крупные тельца кружили над степью, то взмывая под купол небесной синевы, то гоняя крыльями ветер над травой, и летали в полной кутерьме: сталкивались друг с другом на излёте, беспорядочно метались в извивах путевых лент, недовольно кричали, и Дюман понял: это скопище птиц никогда не было стаей.

Птицы собирались откуда-то издалека, слетались со всей округи. Летели с гор, как он понял чуть позднее, заметив ещё несколько таких же беспорядочно мельтешащих стай. Чем-то встревоженные, они пролетели над головой воина, бросились прочь от лошадей и скоро миновали степь, оставив на земле сотни серых и чёрных выпавших перьев. Дюман долго провожал птиц глазами, пытаясь разгадать, что их вспугнуло.

Скоро степь снова стала незыблемой и спокойной, хотя продолжало казаться, что далеко на западе ещё слышен возбуждённый пересвист, а земля по-прежнему тихонько дрожит от далёкого слаженного топота.

Грива недовольно фыркнула, тряхнув головой, и вновь потянулась вдаль. Остальные, неловко переступая, словно в неуверенности, двинулись следом. Дюман дожевал краюху, пожал плечами и сел на коня, легко встряхнув поводьями.

Солнце такое светлое, яркое и огромное, словно впервые увиденное, нещадно слепило глаза. Акан щурился, хмурился и пытался отвернуться, но сквозь ставшие невыносимо тонкими веки оно, казалось, прожигало всё вплоть до черепа. С трудом поняв в этом обескураживающем слепящем свете, где заканчивается его тело, а где начинается солнечная тропа, Акан дёрнул пальцами и приподнял обессиленную, ставшую как будто слишком тяжёлой для самой себя руку, и заслонил лицо.

Он пролежал в блаженной тени какое-то время: может быть миг, а может быть и день, недвижимо и почти без сознания, когда рядом внезапно раздался странный звук. Он был похож на смесь храпа и стона: что-то или кто-то с каким-то горловым курлыканьем и жалобным писком втягивал в себя воздух.

Звук был странным, но ещё более странным Акану показалось наступившее после него безмолвие. Ладонь, прикрывавшая глаза, потеплела, жар, прежде слепивший глаза, сосредоточился почему-то на коленях, а тишина рядом сгустилась ещё сильнее, но, когда принцу показалось, что в этой невыносимой тишине происходит что-то страшное, неправильное, что-то, никогда не должное случиться, рядом раздался новый всхлип. Акан немного подумал и решил, что он, должно быть, принадлежит какому-то человеку.

Колени принца горели почти невыносимо. Солнце принялось лизать и его спину. Чтобы отвлечься, Акан принялся думать, кто бы мог всхлипывать, стонать или, может быть, даже храпеть рядом с ним. Сходу он вспомнил человек двадцать, подумав ещё, вычел троих, но позднее пришлось добавить ещё восьмерых, а когда он решил, что, вроде бы, находится не во дворце, число неизвестных перевалило за сорок.

Храп-стон-всхлип всё не повторялся. Снова голову подняла тишина. Она уже не была такой всепоглощающей, принц определённо мог различить какой-то шелест, шорох, а может быть, даже шепот (если рядом с ним есть один человек, то могут быть и другие?), но неизвестный, который завладел его безграничным вниманием, больше заявлять о себе не спешил. Акан стал прислушиваться, но вконец заинтригованный затянувшейся тишиной, раздосадовано поморщившись и всё-таки отняв, хоть и с трудом, ладонь, прикрывшую его лицо, решил осмотреться.

Это маленькое усилие, крошечное напряжение мышц с намерением открыть глаза потянуло за собой другие. Принц увидел близкое матово-синее небо, дёрнулся, чтобы жадное солнце не глядело на него так любопытно, и резко сел, почувствовав, как горит спина, словно, двинувшись, он содрал всю кожу о жёсткую землю. И эта боль, эта смена положения из безвольного лежачего в почти уверенное сидячее, наконец, привела его в чувство.

Акан замер на вершине одного из множества холмов, рассыпанных по округе, окруженного по контуру невысокими кустами орешника и молодыми лиственницами, а с высоты открывался отличный вид на вьющую неподалёку ленту неширокого тракта. Место было очевидно знакомым, и на миг он усомнился в том, что верно воспринимает действительность.